Наш слепой полет, конечно же, был делом не просто рискованным – смертельно опасным, однако меня куда больше перспективы разбиться о камни пугала вероятность быть унесенными неведомо куда, в каменные дебри Экваториального хребта.
Когда, по моим прикидкам, мы снизились до полутора сотен метров, я махнул Цендоржу:
– Давай!
Монгол, уже уложивший сплетенный из разнообразных по цвету проводов фал в бухту, кивнул и принялся снимать с остро отточенных лап кошки защитные чехлы. Игорь перегнулся через борт, точно хотел разглядеть сквозь туман вожделенную землю, и тут «Кондор» тряхнуло так, что мы все попадали на дно гондолы.
Вокруг стремительно темнело. Ветер завыл, загудел в оснастке, по пузатым бокам дирижабля забарабанила ледяная крупа. Туман вдруг начал рваться, и его серые дымные клочья проносились мимо нас, тая вдали.
– Ураган! – крикнул Цендорж, пересиливая вой ветра. Он первым поднялся на ноги и теперь указывал на север: – Сэр! Смотрите!
Мы с Игорем, цепляясь за борта, встали. Я огляделся – и мне стало страшно.
«Кондор» мчался в полукилометре над скалистым склоном. Впереди ослепительно сиял занимающий половину неба исполинский горный пик, а позади, там, куда показывал монгол, вставала черная стена, в которой исчезали серые ошметки облаков.
Стая крупных птиц металась у самой границы пожирающей небо и землю тьмы; их рваный, зигзагообразный полет напугал меня еще сильнее. Порывы ветра швыряли птиц то вверх, то вниз, а потом темная стена настигла стаю и поглотила ее.
– Закрепить вещи и привязаться! – проорал я, прикрывая лицо от секущей ледяной крошки. Впрочем, парни уже и так поняли, что делать. Цендорж принялся старательно увязывать тюки с продуктами и одеждой, а Игорь стягивал борта гондолы, укрепляя наше воздушное суденышко.
Я занялся снастями и жаровней, однако едва мне удалось закрепить дверцу печи и перекрыть жаропровод, как новый шквал настиг нас и швырнул «Кондор» вверх. Гондола встала на нос, мы повисли, цепляясь за оснастку. Мимо меня пролетел литой медный бак с водой и канул в серую ледяную бездну. Игорь прокричал что-то, но ветер унес слова. И тут ураган настиг нас и обрушился на дирижабль всей своей мощью. Стало совсем темно, точно наступила ночь.
Мы понеслись с такой скоростью, что меня вжало в плетеный борт гондолы. Заледеневшими, негнущимися пальцами я попытался привязаться, но «Кондор» кидало из стороны в сторону так, что я не смог ничего сделать.
Темная туша грандбаллона смутно угадывалась во мгле. Стоял страшный рев, будто где-то рядом взлетала эскадрилья штурмовых стратопланов. Мне почему-то вдруг припомнилась картинка из старой книги – бушующее море, корабль с обрывками парусов на реях и несчастные моряки, простирающие руки к взбесившимся небесам. Во времена Великих географических открытий они молились святой Деве Марии и привязывали себя к мачтам – чтобы не унесло в пучину.
Поскольку мачт у нас не наблюдалось, я все же исхитрился принайтовить себя к борту гондолы, а вместо молитвы непроизвольно матерился – это хоть как-то отгоняло чувство неизбежности трагического финала нашего полета.
«Кондор» кидало из стороны в сторону. Во тьме мелькнул обрывок каната и хлестнул меня по щеке так, что рассек ее мало не до скулы. Цендоржа и Игоря я не видел, хотя временами мне казалось, что я различаю их согнутые фигуры на носу гондолы.
По моим расчетам, ураган тащил нас прямо на ту горную вершину, что мы видели. Это означало, что в любой момент из ревущей круговерти мог возникнуть обледеневший склон и наши мучения закончились бы.
Но оказалось, что все пережитое нами до этого – лишь разминка перед главными испытаниями. Вдруг я оглох и практически ослеп – ураганный ветер ударил в лицо, и не было никакой возможности открыть глаза. «Кондор» два или три раза перевернуло, и мне оставалось лишь надеяться, что мои товарищи во время этих «оверкилей» не вывалились из гондолы.
В довершение всех бед от бесконечной тряски и рывков жаровню сорвало с крепежей. Пузатая, блестящая полированной медью конструкция, удерживаемая лишь хоботом жаропровода, превратилась в чудовищный кистень, который по прихоти урагана принялся крушить все вокруг, обрывая снасти, ломая борта гондолы и разрывая тюки с припасами.
Каким-то чудом жаропровод не обрывался, и чудо это казалось мне проявлением воли местного божка, повелителя ледяных бурь, что от души хохотал сейчас, наблюдая за нашими мучениями.
Я все отчетливее и отчетливее понимал: шансов выжить у нас практически нет. Дикая скорость урагана, остывающий в грандбаллоне газ, жаровня, разносящая «Кондор» в щепки, – слишком много всего, чтобы мы остались живы.
Но вот на мгновение рев ветра ослабел, и до меня донеслось знакомое:
«Слава богу, Игорь жив!» – подумал я, приободряясь, и тут жаровня, описав в воздухе сложную и замысловатую кривую, врезалась в бочину грандбаллона. Его вспученная обшивка лопнула сразу по всей длине, мелькнул и исчез пузырь термошара, и в следующую секунду исковерканный дирижабль ухнул вниз с такой скоростью, что у меня потемнело в глазах. После катастрофы Большого модуля, после тех страшных секунд в темном отсеке я был уверен, что второй раз мне подобное пережить не доведется. Однако, как это всегда бывает, действительность оказалась куда суровее…
Я заорал и зажмурился, судорожно тиская обледенелый борт гондолы. Говорят, в такие моменты перед внутренним взором проходит все прожитое. Не знаю, не знаю… Лично у меня в голове царила космическая пустота, и лишь одна мысль стробоскопом билась среди этой пустоты: «Скорее бы! Скорее бы!!!»
Удар! Гондола с треском разломилась на части, меня подбросило, я заметил внизу зализанные сугробы и коричневые угловатые глыбы скал. Еще удар! Перед глазами мелькнула уносящаяся неведомо куда на распластанном грандбаллоне злосчастная жаровня. Замелькали обломки, обрывки снастей, а потом меня швырнуло на необыкновенно твердый и холодный снег, протащило по нему, раздался душераздирающий скрежет, и я повис в кромешной темноте, весь опутанный веревками, оглушенный, облепленный снегом – но живой…
Провисев так несколько минут, я попытался сориентироваться. Оказалось, что я нахожусь в глубокой расселине между скал, занесенных снегом. При падании мое тело пробило снежный купол, нанесенный сверху, а кусок борта гондолы, к которому я был привязан, застрял между камнями и не дал мне упасть вниз.
Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем сквозь несмолкаемый гул урагана я услышал слабые голоса где-то наверху:
– Клим! Клим!
Я попытался крикнуть в ответ, извиваясь в опутавших меня веревках, но в это мгновение на меня обрушилась настоящая снежная лавина. Голова взорвалась болью, и я потерял сознание…
Очнулся я в утлой палатке, хлопающей на ветру. Но судя по всему, это уже был не тот ураганный ветер, что разорвал наш красавец «Кондор» на куски.
Я лежал на куче тряпья, рядом потрескивал крохотный костерок. Возле него на корточках сидел Цендорж и грел над огнем мокрые покрасневшие руки.
– А Игорь? Игорь… где? – еле ворочая языком, спросил я.
Цендорж улыбнулся, как обычно, молча кивнул на другую сторону от костра.
– Тут я. Спина болит, – раздался голос Макарова. – А вообще ничего, терпимо. Живы. Главное – мы все живы! Ты-то как?
Пламя мешало мне смотреть, но слова Игоря успокоили.
– Башка болит, – ответил я, пытаясь сесть. Получилось плохо, в ушах зазвенело, но тело, вопреки ожиданиям, слушалось.
– Сэр, лежите! – Цендорж попытался уложить меня.
Я улыбнулся:
– А ты, гляжу, вообще огурцом. Монгольское твое счастье, Цендорж!
