– Да стой, людей же надо определить! – отбивался он, недоуменно глядя на меня.
– Это мои люди, подождут, – я решительно втолкнул Панкратова в закуток возле лестницы и спросил: – Тебе не кажется странным, что все те, кто был поначалу в колонии на первых ролях, теперь оттеснены на задворки? Ты вот башней командуешь, Шерхель заводом руководит, Прохор Лапин и вовсе невесть где, в степи. А во главе Сокола заседают всякие Борчики, которые раньше мусор выносили да бумажки переписывали… Что скажешь?
Он погасил улыбку, набычился, выдернул руку.
– А скажу я тебе, друг любезный Клим, что попал ты в точку. Да только не все так просто, как тебе кажется. У меня сейчас дела на верхнем ярусе, мы дальнобойную пушку монтируем. Поэтому давай так – ты со своим взводом иди обустраивайся, поешьте там, барахло получите на складе, оружие у Филимонова. А ближе к ночи приходи в штабную, часовым скажешь – я пригласил. Там и поговорим, а заодно и встречу отметим. Лады?
– Лады. – Я пожал Гришкину ладонь и вернулся к своему взводу.
14 декабря 2207 года
Встречу мы отметили знатно. Наутро моя голова была такой же тяжелой и гулкой, как сама Северная башня. А вот разговора у нас с Гришкой не получилось. Еще днем он велел передать с помощью зеркального телеграфа, что я у него в гостях, и к вечеру в башню прибыли старые знакомые – командир первой линии обороны Прохор Лапин, артиллеристский начальник Толя Кислицын, командир того самого батальона «Горгона» Гульнара Набиева (которой я так и постеснялся задать вопрос о Медее) и еще масса знакомых и не очень знакомых мне людей. В итоге получились славные посиделки, заставившие меня на какое-то время забыть о гадостях последних дней.
Утром поднялись с Панкратовым на смотровую площадку башни. Наши укрепления перед Перевалом выглядят более чем внушительно. Земляные редуты, пушки, траншеи, а позади еще и рокадная меднолистовая дорога километров в семь длиной, по которой курсирует тот самый бронепоезд, что доставил сюда нас с Цендоржем.
– Это на крайний случай, – пояснил Гриша, щуря глаза. – Если на каком-то участке наметится прорыв противника, бронепоезд в короткий срок окажется там и поддержит обороняющихся огнем своих пушек. Штуковину эту мы с Прохором придумали!
Я фыркнул – небритый и помятый не меньше моего Гришка походил сейчас на кого угодно, но только не на гениального военачальника.
– Я все-таки думаю, что лучшая оборона – это нападение.
– Понимаешь, Клим… – Панкратов замялся. – У нас… как бы попроще сказать… В общем, не ты один так считаешь. Но вот странность – все, кто стоял за создание и использование мобильных боевых частей и за маневренную войну, оказались в конечном счете отодвинуты с ключевых постов. Никиту Чернышова отправили в Горную республику, Прохора сослали командовать предместным укрепрайоном, меня вот в башню эту чертову… заточили. Другие у нас теперь авторитеты, видел, наверное. Концепция технократического развития плюс создание укрепленной цитадели цивилизации и постепенное расширение ее границ. А вокруг, типа, варварский мир. Вот только ни фига он не варварский. У свободников и ракеты на два километра бьют, и конница – они прыгунов научили на задних лапах под седлом ходить, и государственное устройство, кстати говоря, попрогрессивней нашего, мобилизационного, будет.
– Так чего ж вы молчите все? – взорвался я. – Мы ж в тупике! Кругом враги, перспективы тухлые…
– Тщ-щ-щ! – Гришка прижал к губам палец. – Не ори. А то знаешь, были уже тут у нас крикуны, даже митинги собирали… Ну, им и приписали попытку разложения и подрывной деятельности. Даже повесить хотели, но в итоге просто выдворили из колонии.
– И что? Поднять лапки кверху и покориться этому… этим борчикам?
Панкратов в ответ загадочно улыбнулся.
– Мы с мужиками тут прикинули хвост к носу… В общем, подождать надо немного. Вот как до активных боевых действий дело дойдет – тут мы и…
– Заговорщики… – разочарованно протянул я, – переворот… Ну, тогда наши дела совсем швах.
– Ты не понял, Клим! – Гришка опасливо оглянулся и заговорил вполголоса: – Есть у нас подозрение, что подрывной деятельностью занимается как раз верхушка нынешнего Сокола. И делает это не бескорыстно, понимаешь? Но на всех ключевых должностях среднего уровня, на войсковых, технических, везде наши люди. А за Борчиком кто? Безопасники. Сейчас они в силе, слов нет, а вот когда до боев дойдет и безопасники эти в наши траншеи пойдут… Ну, сообразил? Так что никакого заговора, все прозрачно и всем понятно.
Мы еще какое-то время провели на смотровой площадке, потом я отправился на четвертый ярус – распределять моих людей согласно боевому распорядку. Спускаясь по бесконечным лестницам, я все думал над Гришкиными словами, и всяко выходило, что вступать в бой с таким вот настроением и такими мыслями – это заведомо его проиграть.
Вечером собрался к Медее, но едва я успел спуститься на первый ярус башни, как зазвенели колокола боевой тревоги. Началась страшная неразбериха, беготня и грохот. С тяжелым рокотом наверх поплыли вагонетки с дровами и горючим сланцем, и вскоре на выносных боевых площадках запыхтели паровые машины.
Я поднялся на свой четвертый ярус, высунулся из бойницы. Внизу, в траншеях, суетились бойцы Прохора Лапина. Редуты расцвели дымами – там тоже нагревали топки, а обслуга паровых орудий загружала в жерла пушек цилиндрические снаряды.
На озаренной закатной Эос равнине гарцевали всадники. Я впервые видел оседланных прыгунов, бегающих на двух лапах. Они напоминали исполинских кенгуру-иноходцев, на горбатинах которых сидели люди. Свободники приблизились почти вплотную, от передовых редутов их отделяло не больше двух километров. Кавалерия, на глазок тысяч пять-семь, свободно перемещалась вдоль фронта, а за ними темнела пешая масса, и там шло спешное сооружение каких-то решетчатых конструкций.
«Вылазку! Срочно надо вылазку!» – С этой мыслью я помчался к Панкратову. Гришка встретил меня руганью.
– Ты что, самый умный? Такого приказа никто не отдаст, а если Прохор или мы полезем сами, объявят предателями. Да и по совести, поздно уже. Слишком их много. Сейчас станки ракетные поставят и начнут пулять – только держись. Иди к своим, Клим. И не высовывайтесь там. Наша работа начнется, когда они на приступ пойдут…
Он так и сказал – работа. Наверное, правильно сказал, но то, что через несколько часов, а может, даже минут одни люди будут убивать других людей, повергло меня в состояние глухой злобной тоски. Пожалуй, похожее состояние у меня было лишь много лет назад, когда я узнал, что все, стерилен, и детей у меня никогда не будет.
На том участке четвертого яруса, что занимал мой взвод, имелся приличный запас камней, дротиков, стояло три котла с водой, под которыми мои бойцы под чутким руководством Цендоржа, не расстающегося со своей палкой, уже развели костры.
Кроме этого, у каждой второй бойницы стояли укрепленные на треногах станковые арбалеты, а в большом ящике, расположенном отдельно, за специальной защитной стенкой, хранился запас ручных гранат – рубчатых медных шаров, из которых торчали трубки запалов.
Весь этот смертоносный арсенал мы должны будем пустить в ход, когда враг пройдет минное поле, захватит редуты, прорвется через траншеи, уничтожит бронепоезд и вплотную подойдет к воротам, которые – я знал – сейчас спешно закладываются медными блоками, скрученными друг с другом толстенными болтами.
Новоиспеченные солдаты, накануне получившие доспехи и оружие, встретили меня испуганными взглядами. Война – это всегда страшно, но самый поганый, самый обессиливающий и мерзкий страх бывает перед первым боем. Потом к страху привыкаешь, перестаешь его замечать, свыкаешься и сживаешься с ним, но никто и никогда не забудет, каково это – впервые увидеть людей, которые пришли тебя убить, и, сжимая оружие, думать: «Только бы сразу. Только бы не мучиться».
Понятное дело, воевать с таким настроем не то чтобы трудно – попросту невозможно. Один умелый и бывалый воин способен одолеть в бою десяток, да чего там, сотню необстрелянных новобранцев. И есть только два способа более-менее привести неофитов бога войны Марса в чувство: либо алкоголь, либо
