Сердце Мириаля

Вельдан пожала плечами.

— Попробуем. — Правду сказать, выбора у них не было. Другого пути через горы нет, и если они отступят сейчас, то неминуемо погибнут. В этих неприютных, варварских землях Провидцу грозит голодная смерть. А так оставалась еще малая толика надежды, что дракон и дракен сумеют устоять в стремнине и перевалить седловину прежде, чем силы Этона иссякнут окончательно.

Соберись, Вельдан. Нам все удастся. Чародейка смахнула с ресниц капли дождя и осмотрелась. Ярдах в двадцати впереди стены опять сходились, и тропа снова сужалась. Скованный стенами поток рвался сквозь это узилище с бешеной силой, и Вельдан понимала, что Этой может и не совладать с ледяной разгулявшейся стихией. Однако там, где она стоит, места еще довольно…

— Каз — обойди как-нибудь Этона и становись первым. Примешь удар на себя.

— Без проблем. — Дракен уже протискивался мимо Провидца. — Я и тебя приму на спину, Хозяйка, — и не создавай мне трудностей. Можешь сколько угодно делать красивую мину, но я-то знаю, каково тебе на самом деле. С этой водичкой ты способна бороться не больше, чем Этан.

Вельдан — по привычке — хотела возразить, но не стала. К чему? Он прав. Она повернулась к дракону:

— Этон?.. Этон! Ты слышишь меня? Если он уже теряет сознание…

— Я… Я слышу, Вельдан… — Мысль была едва слышной, не голос — шепот. — Не бойся. Я… пойду…

— Уже недалеко. Следуй за Казом — и дай мне знать, если что-то пойдет не так.

Каз был уже на месте. Длинное, гибкое, приземистое тело дракена подобралось у края воды, там, где поток, перехлестывая угол тропы, врывался в ущелье. Морда Каза не выражала ничего, но раздраженный свист хвоста выдавал дракена: ему было весьма беспокойно. Хоть он и выглядел как ящер, но был теплокровным созданием и холод чувствовал не хуже, чем его напарница. Он обернулся к Вельдан, изогнув шею, — человек в такой ситуации пожал бы плечами.

— Ну что ж, лапушка, пора намочить лапы. Живо на борт!

Вельдан поставила ногу на изгиб передней лапы, ухватилась за шею и взлетела на плечи Каза — и в этот миг ее левую руку и плечо пронзила острая белая вспышка боли. Неужто эти раны никогда не излечатся? Оружие ак'загаров было отравлено, и хотя внешне шрамы выглядели уже нормально, действие яда ощущалось и по сей день.

— Готова, Хозяйка? — Опять эта темная тень тревоги в мыслях Каза! Вельдан знала, что он чувствует ее боль, но знала также, что лучше этого не замечать.

— Плывем! — Раскачиваясь, дракен шагнул вперед, чародейка потеснее прижалась к его шее — и последняя, самая опасная часть пути началась. Входя в ледяную бурлящую воду, Каз зашипел, а потом все звуки потонули в низком грозном реве, что шел, казалось, от самих скал.

Осматриваться времени не было. Краешком глаза Вельдан заметила внезапно нависший выступ скалы, потом в огромной волне мимо пронеслись комья и камни, а потом стена грязи, воды и деревьев обрушилась на них. Каз рванулся вперед, чародейка крепче сжала его шею… и тут тяжкий толчок едва не вышиб из нее дух. Она ощутила, как ее отрывает от товарища, и безуспешно пыталась вздохнуть сквозь забитые липкой грязью нос и рот. Ревущая тьма уносила Вельдан прочь, крутя и сминая ее, как тряпичную куклу. Она только старалась свернуться плотней, чтобы ничего не сломать, и пыталась, хоть и безнадежно, прикрыть руками голову. Больше ей ничего не оставалось — кроме последней, отчаянной попытки.

Сквозь ужас и боль Вельдан послала мощный, направленный мысленный зов домой — в Гендиваль, Долину Двух Озер, самое сердце Тайного Совета. Этот зов был последним, что успела сделать чародейка, — потом пришло беспамятство, и это было блаженством.

В Тиаронде, что лежал милей ниже по тропе к Змеиному Перевалу, вызванный оползнем небольшой толчок едва ли заметили вообще. У тамошнего люда хватало забот, чтобы еще обращать внимание на капризы природы за городской стеной.

Тиаронд уютно устроился в петле реки, меж двух отрогов горы Халкар, или Тронной, как ее звали в народе. Город приник к горе, образовав неровный треугольник, — его стены следовали форме естественного распадка между отрогами. Высоко вверху, там, где отроги сходились, был узкий проход — Казарл, встань он поперек, смог бы запечатать его. Ход вел в тайную, запретную долину, огражденную отвесными скалами. Этот похожий на сердце каньон скрывал душу Тиаронда — Храм Мириаля и Священный Град Божий.

Тени заполняли величественный, возвышенный Храм Мириаля, клубясь меж озерец света, что играл на золоте и мерцающих камнях, добытых из самого сердца гор. Заваль крался по долгому, полному колонн нефу, впервые в жизни ощущая себя ничтожной вошью перед величавым великолепием Храма, бывшего по праву его домом. Никогда в жизни не боялся он своего Бога. Да и чего мог бояться он? Он был рожден иерархом, королем-жрецом Каллисиоры, и облекся могуществом и властью тогда же, когда был завернут в первые пеленки. Он был воплощением Мириаля на земле, самым могущественным из своих подданных, но сейчас, приближаясь к сердцу Храма, к Святая Святых, он ощутил вдруг, что трепещет, что у него, как у последнего и наиглупейшего из крестьян, дрожат коленки, — и приостановился на миг перед плетеной серебристой завесой, что скрывала Святилище Ока.

Сквозь кружевную сеть Заваль видел затененный вход в Святая Святых, где великое Око Мириаля открывало веления Бога Его иерарху. Некогда, глядя в него, король-жрец видел всю свою землю. Теперь же оно было темно и мертво и не отвечало ему — еще одна тайна, которую он с чувством вины хранил в своем сердце. Одному лишь иерарху дозволено было предстоять пред божественным взглядом Ока — так что покуда никто больше не знал, что оно более не отзывается его касанию. Но сколько еще сможет он скрывать свое падение?..

Заваль оказался в тупике, им овладел страх. Более полугода солнце не могло пробить тяжкую завесу темных туч, что клубились над умирающим городом — и над всей страной. Долгие месяцы шел беспрерывный дождь. Реки размывали берега, и низинные области Каллисиоры давно поглотило наводнение, смывшее посевы, дома, людей — все.

В Тиаронде еда и вещи гнили, здания покрывала плесень внутри и мерзкая грязь — снаружи. Урожай остался неубранным, и никто не засеял болото, которым стали некогда плодородные поля в долине. Скот — равно взрослый и молодой — тонул либо погибал от голода и болезней, так же как и большинство горожан. Мор распространялся как пожар. Дикость и ужас, как хищники и жертвы, наводнили улицы, а скорбь и тягости накрыли город, подобные нависшим над ним тучам. По всему Тиаронду — по всей Каллисиоре — страждущий люд ждал от Заваля помощи. Это ему надлежало заступиться за них перед Господом — но он не мог. Конечно же, Мириаль прогневался на своего слугу. «Этот кошмар — моя вина, — мрачно думал Заваль. — В чем-то — сам не зная в чем — я согрешил».

Неужто и сегодня его ждет неудача? Иерарх наклонился снять обувь и, выпрямясь, снял со лба тонкий обруч с единственным алым камнем — знаком его сана. Босой, с обнаженной головой, он глубоко вздохнул, отдернул серебряную кружевную завесу и шагнул сквозь темный запретный портал.

Даже спустя тридцать лет огромный черный свод, больший, чем сам Храм, возникал неожиданно. В первый раз, когда Заваля заставили пройти в дверь, ему было всего пять лет. Он помнил ужас от того, что должен идти один — иерарх всегда один — в это страшное, таинственное место, запретное для всех, кроме него, чтобы встать лицом к лицу с Богом. Уже в те лета он был слишком горд, чтобы плакать, но трясло его так, что он едва держался на ногах. Священники — кто суровый и резкий, как старый Малахт, что наставлял его, кто спокойный и доброжелательный — раздвинули серебряную завесу и втолкнули его внутрь. Исполненный благоговения перед огромным, полным эха нефом Храма, он ожидал, что Святая Святых будет местом тайным и небольшим. Потрясение и трепет, охватившие его при первом шаге в лишенное света святилище Мириаля, остались с ним по сей день.

Ноги безошибочно вели его нахоженным за долгие годы путем. Тишина была такой, что у иерарха звенело в ушах, словно он слышал бег крови в собственных венах или дальний шум морского прибоя. Даже негромкий шорох его шагов истаял, поглощенный огромностью пустоты. Осторожно переставляя ноги,