Сердце Мириаля

малейшей заслуги самой Агеллы — ведь она целыми днями, а то и по ночам, не покладая рук трудилась в кузне, куда уж ей было еще наводить чистоту дома! Вместо этого Агелла, воспользовавшись обычаем «услуга за услугу», наняла младшую дочку псаря Сетулию, славную шестнадцатилетнюю девочку. Сетулия приходила ежедневно, прибиралась в доме и складывала в очаге растопку, чтобы можно было сразу разжечь огонь, когда уставшая и голодная Агелла вернется вечером из кузни.

Дом кузнеца был невелик и обставлен просто, хотя уютно. Небольшое крылечко вело в просторную комнату с большим очагом — кухню, которая одновременно служила гостиной. Перед очагом стояла деревянная скамья с высокой спинкой, выложенная нарядными подушками, а сбоку от очага, так, чтоб легко было дотянуться до корзины с углем, располагалось удобное кресло. С центральной балки низкого потолка свисала на крюке лампа, а выскобленный до блеска дощатый пол украшали разноцветные плетеные коврики. Вдоль стен тянулись полки с начищенной утварью, а к стене напротив очага был придвинут массивный стол с парой стульев. Несколько дверей вели из кухни в кладовую, спальню и крохотную, но изрядно захламленную комнатку для гостей.

Женщина-кузнец зажгла лампу. Огонь в очаге занялся мгновенно. Сетулия, славная девочка, заранее наполнила водой медный котел, висевший на краю очага, так что горячей воды скоро будет вдоволь. В такую дождливую и слякотную погоду Агелла постоянно оставляла на крюке с краю очага котелок с похлебкой. В похлебку так часто добавлялись все новые ингредиенты, что ее изначальный состав был прочно забыт. Женщина-кузнец передвинула крюк с котелком на середину очага, где пламя пожарче, а с краю, над углями, пристроила чайник.

Виора между тем устроила дочь на удобной скамье перед очагом. Прилечь Фелисса отказалась наотрез — так и сидела выпрямившись, готовая вскочить при малейшем признаке угрозы. Агелла посматривала на нее с жалостью. Вид у бедняжки был такой, словно она вот-вот обратится в бегство — правда, одной рукой она по-прежнему придерживала увесистую суму с инструментом Ивара, с которой так и не пожелала расстаться.

Улиас, уныло скрючившись в любимом кресле Агеллы, у самого огня, все время хрипло и сорвано пришептывал:

— Я не смог их остановить, не смог их остановить, не смог…

У Агеллы рука так и чесалась отвесить ему пару отрезвляющих пощечин. Хмурясь, она снова перевела взгляд на Фелиссу. Та целиком погрузилась в свои страдания, совершенно не замечая окружающего, — но вот в этом-то Агелла сомневалась. Мириаль милосердный, да ведь девочка сейчас нуждается в любви и поддержке своих родных, а не в таком вот бесхребетном, эгоистическом нытье! Нет, она не осуждает Улиаса за эти причитания. Нельзя винить человека в том, что он страдает, — но лучше бы он сейчас взял себя в руки и забыл о собственных горестях, чтобы не усугублять мучений дочери! Свою никчемность можно оплакать и потом, не прилюдно, в крайнем случае — с глазу на глаз с женой.

Слабак, осуждающе подумала Агелла. Я всегда подозревала, что Улиас — слабак и ничтожество. Но тут же она одернула себя: не смей так думать о нем! Он славный человек, а в свое время был и отменным мастером. Тогда его семья жила, не зная забот. Артрит, как видно, искалечил не только его руки, но и душу, и нельзя даже намеком показать Виоре, что я осуждаю Улиаса. Как она когда-то взвивалась, стоило мне сказать о нем хоть одно дурное слово! У нее всегда был крутой раздражительный нрав, хотя говорят, что более склонны к раздражительности рыжие, а рыжая как раз я. Помнится, она даже обвиняла меня в зависти — ведь я, мол, выбрала такое неженское ремесло, что ни один мужчина на меня не польстится. .

Погруженная в мрачные размышления, Агелла мимолетно усмехнулась, припомнив старшего конюха Фергиста — вдовца, с которым она частенько делила ложе; необременительная связь, приятная для обоих. Вот так-то, дорогая Виора, торжествующе подумала она — и спохватилась, со стыдом поняв, что отвлеклась. Проклятье, да она ничем не лучше Улиаса! Ей так больно думать о катастрофе, постигшей семью сестры, что она с радостью хватается за любую постороннюю мысль. А впрочем, она не одинока. Виора, ее муж и дочь, потрясенные, оцепеневшие, казалось, истратили остаток сил на то, чтобы добраться до безопасного места. Теперь, когда им ничто не угрожает, силы окончательно покинули их, а боль и ужас случившегося вернулись с новой силой. Проклятье, мысленно повторила Агелла, а я-то торчу рядом, точно парализованная, и даже не пытаюсь им помочь — а ведь они пришли ко мне за помощью. Что ж, пора действовать! Вот только чем поможешь людям, которые потеряли все? Женщина-кузнец горестно покачала головой. Я привыкла управляться с огнем и железом, подумала она. Как же мне управиться с этим! Агелла стремительно повернулась к сестре.

— Виора… — Она положила руку на плечо рыдающей женщины и, пошарив другой рукой в кармане, извлекла на свет внушительных размеров лоскут, который сегодня в кузне использовала для многих целей — в том числе и как носовой платок. Агелла сунула грязный лоскут сестре. — Ничего страшного, — беспомощно пробормотала она, — всего лишь чуточка сажи.

Она хотела еще добавить, что все будет хорошо, но мельком глянула на Фелиссу — и прикусила язык.

— Я позабочусь о вас, — сказала она вместо этого. — Здесь вы в безопасности.

Виора шумно высморкалась и глубоко вдохнула, начиная приходить в себя, а Агелла между тем скрылась в тесной кладовой. Она отыскала в шкафчике флягу вина — слабое, кислое, но все же вино, лучшее, что мог сделать Дживарн в этот неурожайный год. Поставив на поднос флягу и четыре кружки, Агелла вдруг припомнила, что среди ее родных не хватает одного человека. Куда, во имя всех демонов, подевался Ивар? Виора вроде бы намекала, что он жив — но в таком случае, неодобрительно подумала Агелла, ему следовало быть здесь, со своей женой. Качая головой, женщина вернулась в кухню и щедро плеснула вина во все кружки. Потом поставила стул поближе к огню и усадила Виору.

— А теперь, — сказала она мягко, протянув сестре кружку, — расскажи мне, что случилось. Виора жадно глотнула терпкого вина.

— Наемники Серимы… — В ее голосе звенела лютая ненависть. — По ее приказу они выгнали нас из дома. Нас, и наших соседей, и все Козье Подворье. А потом подожгли дома, чтобы мы не смогли вернуться. — Кружка задрожала в руке Виоры, голос сорвался на визг. — Я почти что с ними поладила! Мы ушли бы оттуда, целые и невредимые, но тут вернулся Ивар и сразу затеял драку…

Оцепенев от ужаса, Агелла выслушала рассказ о том, что произошло во дворе дома, и потом, как все семейство несколько часов скиталось по городу, чтобы скрыться от солдата, которого послал следить за ними Гальверон. Закончить рассказ Виора не успела — ее дочь вдруг пронзительно завыла:

— Нет-нет-нет-нет-не-е-ет!

Агелла тотчас вскочила, бросилась к ней, чтобы доброй оплеухой прекратить истерику, но сдержалась, сочувственно глянув на распухшее от побоев лицо Фелиссы. Вместо этого она вынула из рук молодой женщины кружку с вином, к которому та и не притронулась, а затем крепко схватила Фелиссу за плечи и как следует встряхнула.

— Прекрати! — повелительно рявкнула она. Фелисса, точно и не слыша ничего, принялась с воем раскачиваться из стороны в сторону, и движения ее становились все резче и лихорадочней. Тогда Агелла в отчаянии перешла на рык, которым она привыкла перекрывать рев пылающего горна:

— ФЕЛИССА! ПРЕКРАТИ!

На миг воцарилась тишина, в затем девушка принялась тихо скулить, но, с облегчением отметила Агелла, вой и безумное раскачивание прекратились.

— Оставь ее в покое! — завопила Виора с яростью, изумившей ее сестру. — Как ты смеешь… после всего, что она пережила!

Агеллу ужаснула дикая гримаса на лице сестры.

— После всего, что она пережила, ей нужна наша помощь. — Она говорила намеренно спокойно, но в душе так и вскипела. Мириаль всеблагой, и она смеет так говорить со мной после того, как я их приютила! Я рискнула своим положением в Пределах, подольстилась к этим треклятым гвардейцам — и вот она, благодарность! Агелла решительно отогнала прочь эти гневные мысли. Какой от них прок? Не обращая внимания на сестру, она опустилась на колени перед Фелиссой.