–?Придется рубить! – хищно оскалился Лускус, помахивая топориком. От него валил пар, одежда промокла. Мы с Цендоржем выглядели не лучше.
Весь остаток дня прошел в утомительной битве со льдом. Плотный, мутно-серый, он звенел под нашими топорами, и вспыхивающее под лучами Эос ледяное крошево до крови секло наши лица. Люк постепенно освобождался из ледяного плена. Вскоре стала видна ручка, утопленная в специальную нишу. Вполне человеческая ручка, так и манящая «дерни меня».
Работа уже подходила к концу, когда Цендорж впервые обратил внимание на неясные звуки, доносившиеся сквозь обшивку «трубы». Мы тут же замерли, тревожно прислушиваясь. Спустя несколько томительных минут стало понятно – в аппарате что-то происходит. Больше всего это походило на осторожное постукивание, изредка слышались металлические щелчки и приглушенный лязг.
Мы терялись в догадках – что может служить источником этих звуков? Работа неких неизвестных механизмов? Вряд ли, электричества на Медее нет. Впрочем, наверное, возможны и другие варианты, например, элементарный часовой механизм или что-то, связанное с магнитным полем…
–?Ну что, надо открывать. – Лускус передернул затвор винтовки и нахмурился. Мы стояли в вырубленной яме перед люком, и никто не решался взяться за ручку. Наконец Цендорж решительно шагнул вперед и распахнул люк. Лускус предостерегающе вскрикнул, но монгол, обнажив звенч, уже исчез в темном провале. Я лихорадочно высекал искру, чтобы поджечь просмоленный фитиль – внутри аппарата было темно.
–?Тут никого нет, – донесся до нас приглушенный голос Цендоржа. Фитиль наконец загорелся, и я пролез в «трубу», с трудом балансируя на покатом полу. Следом вошел Лускус с винтовкой наготове.
Мы оказались в довольно просторном отсеке. Вдоль скругленных стен тянулись трубки и стальные тросики, в задней части громоздились какие-то агрегаты неясного назначения. А внизу мы увидели металлическую переборку и еще один люк, точнее, даже не люк, а дверь. Судя по всему, запиралась она изнутри.
–?Там еще что-то есть! – хриплым от волнения голосом проговорил Цендорж. Лускус, рассматривая дверь, попросил меня посветить и присел на корточки, уцепившись свободной рукой за толстую блестящую трубу. Винтовку он держал на отлете, стволом вверх.
Дверь открылась неожиданно – попросту отъехала в сторону, и из мрака появился человек в круглом шлеме.
–?Стоять! Не… не двигаться! – заикаясь, крикнул он на и-линге, тыча в нас старинным плоским пистолетом. Мы замерли. Цендорж шумно сглотнул.
–?Бросай оружие, сынок, – ласково попросил Лускус, умудрившийся оказаться сбоку от двери, да еще и прицелиться в незнакомца. – Не видишь – свои!
–?Свои? – потерянно пробормотал обитатель «трубы», опуская пистолет. – Свои-и-и…
И он заплакал, сползая по наклонному полу во мрак…
–?Я военнослужащий. Согласно пункту третьему Международной конвенции о военнопленных я имею право не отвечать на ваши вопросы. Вы же имеете право подвергнуть меня мнемоскопии и получить все интересующие сведения… – в очередной раз повторил пилот «трубы». Теперь он говорил спокойно и даже безразлично. Грязные светлые волосы растрепались, лицо бледное, под глазами тени, но в целом этот еще очень молодой парень выглядел очень уверенным в себе.
Эос клонилась к закату. Под пыхтящим чайником догорал сланцевый брикет. Лускус с досадой сплюнул в искрящийся снег:
–?Пойми, сынок, тут, на Медее, не действуют никакие эти ваши конвенции. И мнемоскопы тут не работают. Впрочем, ты это знаешь не хуже меня. Я по-хорошему советую тебе, заметь, пока советую – расскажи нам, кто ты и что это за хрень. Иначе…
В ответ донеслось уже знакомое:
–?Я военнослужащий…
То, что его спасители – никакие не «свои», пилот понял довольно быстро. Клим же догадался еще раньше – незнакомца выдал акцент, это характерное грейтовское «чавканье», иначе называемое «вывернутый язык».
Поначалу, впрочем, все шло нормально. Спасенного напоили, накормили, переодели – смердел он ужасно. Но едва Лускус задал вполне невинный вопрос, что, мол, это за диковинное чудо торчит изо льда, как пилот замкнулся и стал отвечать лишь заученной фразой про конвенцию. Осмотр «трубы» тоже ничего не дал – в кабине Цендорж и Клим обнаружили лишь пепел от сожженной карты и раскуроченную панель управления.
–?Ладно, по-людски ты не хочешь. – Лускус встал, прошелся до палатки и обратно. – Тогда нам придется, ты уж извини, применить кое-что из арсенала господина Торквемады.
Пилот равнодушно пожал плечами. Видимо, имя великого инквизитора ему ни о чем не говорило. А зря…
Лускус всегда восхищал Клима своим умением мгновенно переходить из одного душевного состояния в другое. Казалось, только что он был сама любезность и вдруг безразлично сидящий на куске шкуры пилот оказался буквально висящим в воздухе. Крепко ухватив его за грудки, Лускус рычал в испуганное лицо парня:
–?Игры кончились, сопляк! Ты все равно расскажешь нам все! Разница лишь в том, останешься ты жить дальше или уже через пару часов ляжешь в этот снег! Я буду отрезать тебе пальцы. Сперва на ногах. Медленно. Тупым ножом. Мизинец. Ты помнишь, как выглядит твой мизинец? Там такой маленький ноготок. Вот его я вырежу в первую очередь. Острие моего грязного тупого ножа будет ковыряться в кровавой ране, а эти два джентльмена не дадут тебе вырваться. Ты слышишь меня?!
–?А-а-а! – заорал пилот, пытаясь отвернуть голову.
Лускус снова заговорил. Теперь он четко структурировал фразы:
–?Выбор: живой и уходишь с нами! Или: муки, боль, унижение и смерть! Выбирай! Быстро! Быстро! Цендорж!
Монгол, точно всю жизнь этим занимался, споро подскочил к пилоту и кожаным ремнем начал скручивать ему руки за спиной. Лускус отступил на шаг, и парень кулем осел в снег. Безумными глазами он смотрел на своих спасителей, вдруг превратившихся в жестоких монстров, совершенно одурев от всего происходящего. Из приоткрытого рта вырывались нечленораздельные звуки.
Лускус с самой зловещей ухмылкой, на которую только был способен, медленно вытащил из ножен кривой нож, а из-за пазухи – точильный камень.
–?Нож обязательно должен быть тупым. Так больнее, – сверля пленника единственным глазом, назидательно произнес он и принялся тупить лезвие, громко ширкая точилом по черной бронзе.
Клим припомнил, что в читанных им книгах и виденных в объемнике фильмах на допросах обычно разворачивалось действо под названием «злой следователь – добрый следователь». Пока одноглазый усиливал психологический прессинг, выразительно описывая, что испытает в самое ближайшее время пилот, Елисеев присел на корточки рядом с пленником и негромко сказал самым доброжелательным тоном:
–?Ну и зачем тебе все это? Ты же молодой, девушки тебя любят небось. Ты смотри – все еще можно остановить. Он, пока крови не увидел, более-менее вменяем. И потом – ну ты же умный парень! Да, тебе не повезло – авария и все такое. Но это судьба, с ней спорить бесполезно. С другой стороны – тебе повезло. Ты выжил, ты дышишь, думаешь, а не лежишь замерзшим трупом в этом круглом гробу. Так зачем тебе сейчас совершать самоубийство? Пойми – тут не действуют ни законы Федерации, ни вашей этой Великой Коалиции. Мы сами по себе. У нас есть города и поселки, фермы, дороги, заводы. Армия своя есть. Хочешь – будешь служить. Вся планета в твоем распоряжении. Ответь на наши вопросы – и будешь жить.
–?Я… – проблеял пилот. – Я… не могу… Присяга… Я…
–?А в присяге разве хоть слово было о службе на планете с альтернативными физическими законами? – буднично спросил Клим.
Парень дернулся, вывернул голову и посмотрел Елисееву в глаза.
–?Аль… альтернативными?
–?Конечно! Медея – это такой… как бы экспериментальный мир. И тут нам, нормальным людям – ведь ты же нормальный человек! – приходится играть по новым правилам. Понимаешь?
–?Да что ты его уговариваешь! – взревел Лускус, отбрасывая точило. – На куски порежу!
–?А-а-а!! – в ужасе заорал пленник, зажмурившись и меся ногами снег.
