– значит, он выберется. Пошевелившись, Цендорж застонал. Боль снова набросилась на него, ужалив сразу и в ноги, и в руки, и в грудь, и в лицо. Тогда он закричал, но крик умер, съеденный темнотой. Наверное, любой другой человек на его месте сдался бы, оставил все как есть, покорился воле ямы и тьмы. Но Цендорж знал: жизнь – это вечная борьба, вечное преодоление себя. Если не бороться, умрешь. Так жили его предки, так жили предки предков. Так жил и так будет жить он сам.
Его дед, старый Шебше-Эдей, говорил: «Монгол – частица Вселенной. Все населяющие ее существа делают то, что должны делать. Вселенная дарит нам жизнь и долг. Мы должны следовать ему. Так течет жизнь. Помни об этом!»
Стиснув зубы, Цендорж рывком сел и снова закричал. Тысячи свирепых таежных пчел накинулись на него, безжалостно жаля беззащитное тело. Тысячи раскаленных ножей вонзились в него, терзая плоть. Но пока человек жив – он должен завершать начатое. И Цендорж негнущимися пальцами принялся сдирать с лица душную, липкую тьму, мешающую ему дышать и кричать.
Тьма сопротивлялась. Тьма не желала сдаваться. Она распадалась на длинные трескучие полосы, она опутывала руки и шею, она лезла в рот и нос. Цендорж разозлился. Злость отогнала боль, злость вселилась в пальцы и принялась сражаться с тьмой. Она была единственным союзником монгола, но этот союзник оказался могучим и бесстрашным. И тьма сдалась. С треском лопнула она, разлетаясь в невесомые волокна, и в глаза Цендоржу ударил ослепительный свет. Его крик вырвался наружу, но не утонул в шуме ярящегося ветра, наоборот, он усилился, стал громче и глубже. Уйдя в пространство, он тут же вернулся и окружил монгола гудящим коконом.
Свет заливал все вокруг, мешая смотреть и видеть. Цендорж решил, что он слишком долго находился в яме. Он закрыл глаза – веки отозвались вспышкой боли – и замер, отдыхая. И тут до него долетел голос. Человек спрашивал его. Говорил с ним. Он был совсем рядом, потому что слова его звучали негромко, но гул травяного океана не заглушал их.
–?Ты кто? – спрашивал человек.
–?Ты приляг, – говорил человек.
–?Тебе нельзя, – переживал человек.
–?Сейчас придет санитар, – предупреждал человек.
Цендорж вновь открыл глаза. И сквозь кровавую пелену увидел…
Высокий закопченный потолок. Очень высокий, в пять человеческих ростов. Повсюду – нары, нары, нары. Трехэтажные, массивные, они заполняли собой огромный зал, теряясь в дымной дали. Повсюду горели огни – факелы, масляные лампы, коптилки, свечи. И везде были люди. Много, очень много людей. Они лежали и сидели на нарах, они бродили по проходам, они переносили других людей, мыли пол, разговаривали, смеялись, пели, плакали, кричали, играли в кости, размахивали руками – люди, люди, люди… Цендорж снова закрыл глаза.
–?Эй, парень! Да ты в себе ли? – Человек, который уже говорил с ним, задал еще один вопрос. Его голос шел откуда-то сбоку, но монгол не стал тратить силы, чтобы повернуться и посмотреть. Он, с трудом разлепив губы, просто ответил:
–?Да-а…
–?Заговорил! – Голос человека восторженно взвился к самому потолку. – Ты зачем, дурило, повязку сорвал? У тебя ж вся морда в кровище!
–?Где… я? – прохрипел Цендорж.
–?Знамо дело где – в госпитале. Ты чего ж, не помнишь ничего?
–?Не-ет…
–?Ну, тут я тебе не помощник. Третьего дня обоз с равнины пришел, а откуда – не знаю. Вот санитар придет – он тебе все обскажет. Понимаешь?
–?Да-а… – И Цендорж, ухватившись за холодную стойку нар, поднялся на ноги.
–?Э-э! Ты куда? Нельзя тебе! Мужики, держи негра! Убьется же! – Голос за спиной снова взлетел, и ему ответили десятки других голосов:
–?Стой! Стой, парень! Остановись! Санитар! Браток! Держи!
Крепкие руки осторожно прикоснулись к Цендоржу, подхватили под локти. Над ухом зазвучал новый голос, успокаивающий жужжащий басок.
–?Ты чего это удумал? Тебе лежать надо. Ожоги у тебя. Сильные. Зачем повязку содрал? У вас в Африке что, не знают – бинты снимать нельзя.
–?Во-во! Я ему: «Ты куда?» – а он орет и прет, как аллимот, напропалую, – верещал в стороне тот, первый голос.
–?Тебя звать-то как? – проурчал басок.
–?Це… Цендорж… Цендорж Табын! – ответил монгол и вздрогнул. Он вспомнил. В тот момент, когда до его слуха донеслось его собственное имя, в голове точно взорвалась зажигательная граната, мгновенно высветившая все, что произошло с ним: пропавшая родня; дед, старый Шебше-Эдей; сестра Жаргал, племянники; отряд всадников; чужие люди в долине; бой, скоротечный и беспощадный; захлебывающийся лай винтовки; новые враги, посыпавшиеся из кустов; две гранаты в руке, взрыв – боль и тьма…
Басок все продолжал и продолжал.
–?Ну, вот и славно. Имя помнишь – уже хорошо. Подпалило тебя здорово. Контузия опять же. Тебе мало что месяц лежать надо. Зачем встал? Доктор увидит – ругаться будет. Сейчас укол сделаем… Ты из Эфиопии, что ли?
–?Я – монгол! – громко ответил Цендорж, открыл глаза и сильно оттолкнул держащего его санитара. К боли он уже привык и не стал кричать, когда она обрушилась на него.
Вокруг стояли несколько человек, все в серых халатах из полосатки. В глаза бросались вываренные до снежной белизны бинты. Санитар, невысокий, пузатый, но при этом очень широкоплечий, нахмурив кустистые брови, неодобрительно смотрел на Цендоржа.
–?Ты что это, а? Буянить? Смотри – свяжем!
–?Я – монгол! – повторил Цендорж и добавил: – Мне надо уходить…
–?Куда ты пойдешь? – закричало сразу несколько раненых. – Ты на себя посмотри, чудило! У тебя же кожи нет! Ты же обугленный весь, как головешка!
–?Значит, я – Черный монгол, – с достоинством ответил им Цендорж и, оттолкнув санитара, шагнул к проходу между рядами нар. Он вдруг понял, что ему предстоит и что для этого нужно делать.
Вокруг закричали. На Цендоржа навалились всерьез, пытаясь остановить. Но он, выставив вперед страшные, покрытые струпьями и сукровицей руки, шел и шел вперед, расталкивая раненых. Возникла сутолока, от криков закладывало уши. Многие, не понимая, что происходит, не имея сил подняться, тоже начинали кричать, внося еще большую неразбериху в общую сумятицу.
Цендорж добрался до выхода из заводского склада, спешно переделанного под госпиталь, ударил ногой в дверь и оказался на заполненном повозками и людьми просторном дворе. Не оборачиваясь и не отвечая на вопросы, он двинулся к воротам. На ум ему пришла старая песня о Черном монголе, и Цендорж запел:
Цендорж вышел на пыльную дорогу. На стражников, пытавшихся его остановить, он не обратил никакого внимания. Дорога вела к заводским воротам. За крышами цехов и дымящими трубами виднелись башни и крыши Фербиса. Зоряная
