ракет, покрытые дождевыми каплями, казалось, дрожали от нетерпения, готовые сорваться с направляющих и унестись в волглую пелену.
Идущий первым танк на ходу выстрелил, чуть присев и окутавшись облаком мелких брызг. Эхо выстрела кануло в туман, а прямо посреди траншеи вырос огромный грязевой куст взрыва, забрызгавший ополченцев мокрой глиной. Клим, инстинктивно присев, вскочил и вытянул шею, пытаясь рассмотреть последствия. Ему удалось увидеть только большую воронку, перерубившую траншею пополам, и мертвые тела, лежащие вокруг.
–?Да, это не пулеметики… – зло прошипел Кислицын.
–?Анатолий, давай! – прогремел над увалами голос Лускуса, усиленный медью. Кислицын взмахнул рукой, и ракеты с понизительным свистом, слившимся в единый многоголосый вой, ушли к цели.
Коновалов не подвел, дальний танк сразу же скрылся в пламени. Остальные ракеты обрушились на ближнюю машину, и будь это тот же бронетранспортер, остались бы от него рожки да ножки. Но когда дым от разрывов рассеялся, ополченцы в едином порыве разочарованно вскрикнули – оба танка, целые и невредимые, продолжали ползти вперед.
–?Бутылки готовьте… – загремел медью одноглазый со своего КП. Окончание фразы утонуло в грохоте – танки открыли беглый огонь по позициям ракетчиков. Третий станок сразу же разворотило, наводчик и обслуга успели укрыться в капонире. Кислицын, спрыгнув с вала, сидел теперь внизу, рядом с Климом, и бессильно матерился.
Порядком искорежив рельеф увалов, танкисты грейтов сделали передышку. Их машины подползли к траншеям так близко, что стали видны витки уложенного на передке стального троса. Елисеев, высунув голову меж куч свежей земли, во все глаза разглядывал бронированных монстров прошлого.
Танки были выкрашены в темно-серый цвет. Приплюснутые тяжелые башни, длинные хоботы пушек, опущенные к самой земле фальшборта, закрывающие гусеницы, и множество черных коробочек, тесно облепивших и башни, и корпуса машин. Что это и зачем, Клим не знал, хотя догадывался, что, скорее всего, коробочки служили дополнительной защитой, своеобразными бронежилетами, надетыми на танки.
Из траншеи выметнулись несколько темных фигур с зажигательными бутылками в руках. Секунду помешкав, они, пригибаясь к мокрой траве, двумя группами устремились навстречу танкам. Сейчас же на башнях расцвели трепещущие оранжевые цветы, и до слуха Клима долетел злобный клекот пулеметных очередей. Бойцы попадали в траву, но их продвижение не остановилось. По тому, как колышутся метелки седокроя и соцветия полосатки, становилось понятно, что эти отчаянные люди ползут вперед.
А потом, один за одним, они поднимались. И бросали бутылки. И падали, срезанные пулями…
Дальний от Клима танк все же загорелся. Спирт полыхал почти бесцветным пламенем, но по тому, как дрожит воздух над серой громадой, становилось ясно, что он весь в огне. Тем не менее танк продолжил движение. Другая машина практически не пострадала от отчаянной атаки ополченцев. Резко прибавив ходу, она устремилась прямо на капонир, не переставая поливать траншею из пулеметов.
–?Ракеты уносите! – заорал Клим Кислицыну. – Туда, за увалы. Он же подавит все!
–?А ты? – Толя рванул Елисеева за рукав.
–?Я попробую… – Клим не договорил, вынимая из сумки, почти утонувшей в грязи, одну за одной три бутылки со спиртом.
Ракетчики, взвалив на плечи десяток оставшихся ракет, как муравьи, потащили их прочь от обреченных позиций. То, что обреченных, Клим понял уже давно. Танки им не остановить. Ракеты, стим-спит, бутылки с этилом – для прущих на них стальных черепах это ничто. Как там говорится – «что слону дробина»? Вот так и есть.
Елисеев сидел на сырой глине, сам весь мокрый, и тискал в руках холодные бутылки. Была, была одна надежда – у танков, насколько он помнил из книг, есть какие-то «смотровые щели». Если бросить бутылку удачно и горящий спирт затечет в такую щель, то дело, считай, сделано. Надо только попасть…
Неожиданно на ум Климу пришли строчки Глеба Горбовского. Этого поэта любил и ценил его отец. Дома у Елисеевых была антикварная бумажная книга, черная, с серым корешком. Отец часто читал из нее вслух. Раньше Клим помнил много стихов Горбовского, но потом они как-то стерлись, ушли, канули в безднах памяти – и вот теперь возникли из небытия:
Как там дальше, Клим не вспомнил, да в сущности это было и неважно. А точнее, у него просто не осталось времени: повернув башню и дважды выстрелив из пушки по КП Лускуса, танк взревел и вполз на увал. До наваленных перед капониром земляных гряд ему оставалось каких-нибудь десять метров.
–?Ну, пора! – решил Клим. Он вытащил затычку из самой большой бутылки, пропитал спиртом заранее нарезанные полоски материи, быстро хлебнул из горлышка и закашлялся, судорожно хватая ртом воздух. Потом Клим заправил мокрые лоскуты под пробки, вытащил кресало и запалил самодельные фитили.
Под ним затряслась земля, над рыжей глиной появился черный зрак пушечного ствола. От рева танкового двигателя заложило уши. Бросив короткий взгляд на уходящую к КП траншею, Елисеев увидел, как там ворочается среди груд земли второй танк.
–?А-а-а!! – заорал Клим, вскакивая на ноги. Темная громада танка оказалась совсем близко, буквально в двух шагах. Он ясно разглядел и загадочные коробочки, и оспины на серой броне, и ствол пулемета, направленный, казалось, прямо ему в грудь, и те самые смотровые щели, узкие прорези в металле, надежно закрытые тонированным и наверняка пуленепробиваемым стеклом.
–?Мать твою! – в отчаянии выкрикнул Клим. Бутылки сверкающими рыбинами улетели навстречу грядущему аутодафе и беззвучно разлетелись, разбившись о броню. Остро запахло химической, удушливой гарью. Танк прыгнул вперед, пытаясь раздавить дерзкого человечишку, осмелившегося бросить вызов королю сражений прошлого. Клим опрокинулся навзничь и полетел вниз, на дно капонира, с головой окунувшись в жидкую грязь.
Танк навис над ним ревущим кровожадным чудовищем. И тут даже сквозь его забивший собой все иные звуки рев Елисеев услышал тонкий, едва ли не за гранью человеческого восприятия, свист. Он нарастал, нарастал, и вдруг все вокруг встало на дыбы. Мокрая земля и небо с темными тучами поменялись местами раз, другой, третий, потом откуда-то возник танк со странно скрюченной пушкой и развороченной кормой, и он тоже кувыркался, косо летел куда-то, и сам Клим летел, летел – в темноту, в вечную, космическую ночь…
Наверное, я пробыл без сознания несколько минут, но мне они показались годами. Потом мрак рассеялся, и жиденький свет пасмурного неба хлынул в глаза. В голове шумело, руки и ноги казались ватными, сильно тошнило. Я лежал на краю капонира, весь заляпанный грязью. Танк, едва не убивший меня, съехал на дно, опрокинув крайний ракетный станок. Позади его башни торчали обугленные, искореженные куски металла. Потом, когда нам удалось открыть люк, выяснилось, что экипаж погиб от динамического удара. Боекомплект не сдетонировал чудом. Если бы это произошло, я совершенно точно погиб бы, потому что находился слишком близко.
Пишу так в полной уверенности. Дело в том, что во втором танке снаряды взорвались. Бронированную коробку буквально вывернуло наизнанку, многотонная башня отлетела на тридцать семь шагов. Бойцы в траншее, когда из тумана вылетел первый огромный снаряд и ударил в «мой» танк, буквально онемели от неожиданности, а когда разнесло второй танк, ополченцы радостно завопили – у нас появился пока еще неизвестный, но очень грозный союзник.
Вскоре из туманной мглы показался и он сам. Утробно рокоча, с востока на поле боя выползла огромная тупоносая конструкция, окутанная дымом и паром. Это чудовище размерами самое малое вчетверо превосходило танки грейтов. Оно двигалось медленно, а впереди, в паре сотен метров, шло несколько одетых в кожаные комбинезоны и блестящие шлемы корректировщиков, связанных с машиной длинными переговорными шлангами.
Я стоял на оплывшем вале капонира и разглядывал удивительный аппарат. Из-за клубящейся завесы пара выглядывали то высокие дымовые трубы в задней части, то показывался треугольный передок, то
