деревенские дети улюлюкали ему вслед, когда он оставлял поле боя. План мести созрел быстро. Карбат стал науськивать на Лердвиха своего дворового пса, Хага: все ведь знали, что Лердвих боится собак. Один раз Хаг серьезно покусал его; если бы не вмешался Секвер, неизвестно, чем бы все закончилось. Прошли годы, мальчишки выросли и перестали «воевать» друг с другом – хотя неприязнь между ними и сохранилась. Хаг по-прежнему охранял двор, но на цепь его никто не сажал; и если случалось так, что Лердвих проходил мимо и Хаг слышал его запах, то пес бросался проверять: заперты ли ворота. И если оказывалось, что незаперты, то он выскакивал на улицу и пытался добраться до человечка, чей едва замаскированный страх вызывал в нем такую ярость...
Миновала неделя с тех пор, как ушел королевский посланец. Поздним вечером Лердвих возвращался домой. Засов положили небрежно, и ветер распахнул соседские ворота. Хаг выскочил на улицу; в его горле зарождалось глухое рычание, когда он бежал к своему врагу. Внутренности юноши заледенели от страха, но на этот раз страх не обернулся трусливым бегством, он перешел в какое-то иное качество. Мир сдвинулся, дух Ламисеры был здесь, совсем рядом, наполняя сердце восторгом, мучительным экстазом, энергией, выталкивающей человечка за пределы себя... Черная тень Ламисеры рванулась вперед, протянулась от Лердвиха к бегущему псу, и Хаг остановился. Он тоже почувствовал, что все изменилось. Черная фигура, маячившая перед ним, внушала страх и ненависть, от нее веяло смертельным холодом. Хаг припал на брюхо и зарычал, но тень не исчезла, а стала гуще, сильнее; он хотел броситься на нее, но не мог. Тогда он заскулил и отполз...
Равнодушно наблюдая за ним, Лердвих вдруг осознал, что нет никакого духа Ламисеры; есть другой Лердвих, еще пару недель назад неизвестный ему самому – Лердвих Ламисера. Он понял, что человек – нечто большее, чем кажется; понял, что до сих пор знал лишь крошечный кусочек настоящего себя. Он повернулся и пошел к своему дому. По мере того, как слабела сила и таял Лердвих Ламисера, юноша возвращался к своему обычному миру. Но память о произошедшем осталась. Теперь, в «обычном» мире, сделанное уже не вызывало в нем восторга, а только страх. Лердвих понял, что ничем не отличается от человека, разыскиваемого королевским посланником. Пес уже мертв, Лердвих отнял у него жизнь. Пока Хаг еще может ходить, но через несколько дней, а может – часов – издохнет: Лердвих повредил его жизненную сущность так сильно, что исцелить ее уже невозможно. В эти минуты Лердвих узнал о себе несколько неприятных вещей. Он убил Хага, но будь в ту минуту рядом со своей собакой хозяин – пощадил бы Лердвих его? Нет. Он мог убить, чтобы спасти свою жизнь; мог убить того, кто пытался его унизить. Мог ли он убить за оскорбление?.. За одну насмешку?.. Только за то, что тот или иной встречный просто не понравился ему?.. Убить ради мешка с золотом, после которого ни ему, ни Ане, ни детям не придется больше страдать от людей барона, унижаться перед ними, голодать зимой?.. Ради половины мешка?.. А ради одного кошелька с золотом?..
Лердвих смотрел внутрь себя и находил одни и те же ответы: да, да, да... Он вполне способен на все это. Он не знал себя, потому что у него никогда не было подлинной силы. Теперь сила пришла, и он начал раскрываться: но каков он? кто он? Все тот же добрый мечтательный паренек? Уже нет. Чудовище? Возможно. Такое же чудовище, как и тот, за кем охотились власти... Разница в том, что он, Лердвих, только начинает свой путь, а тот, второй, его уже прошел.
Проще всего было сказать, что во всем виновата полученная сила, что именно она влияет на его поведение; но он был слишком честен, чтобы перекладывать ответственность на чужие плечи. Сила – это просто сила и ничего более; она откликается на его желания и подчиняется им. Проблема была в том, что он и сам подчинялся своим желаниям: желания не вытекали из «я», а жили своей собственной жизнью, растворяя «я» в себе. Люди полагают, что они свободны, если ничто не препятствует им осуществить свои желания – Лердвих узнал, что это чудовищная ложь: на деле все обстоит совершенно иначе. Желания владеют людьми, создавая у людей иллюзию того, что являются их естественными продолжениями; однако человек служит своим желаниям, а не наоборот. Меряя шагами каморку, Лердвих думал, как можно избавиться от этой зависимости. Зависимости от того, что он так долго считал органичной, необходимейшей частью самого себя, но что – на самом деле – им самим вовсе не являлось... Чтобы обрести подлинную свободу, он должен уничтожить все свои желания или каким-то образом победить их; но как этого достичь, он не мог и представить.
Чувствуя, что не сможет заснуть, Лердвих спустился вниз. Он думал о Хаге, о незнакомце, об управляющих этим миром Князьях Света и Тьмы, о себе самом – обо всем... У постели Делилы сидела Ана. Несколько дней назад девочка сильно простудилась. У нее был жар. Ана варила какие-то горькие настойки, поила дочь теплым молоком с маслом, но болезнь не проходила.
– Ана, – сказал Лердвих. – Иди спать.
Он сел на краешек кровати, осторожно прикоснулся к лицу племянницы. Кожа Делилы горела; мокрая ткань, которую Ана положила ей на лоб, потихоньку сохла. Лердвих смочил повязку в плошке с водой и заново положил ее. Делила проснулась и попросила пить; сделав несколько глотков, она опять заснула. Лердвих смотрел на нее, и чувствовал, как сострадание захлестывает его сердце: племянница была такой крошечной, худенькой, слабой... Пульсируя, сила начала пробуждаться в нем – но на этот раз не для того, чтобы разрушать. Он ощутил, как дух Ламисеры окутывает Делилу, проникает в нее и пожирает духа болезни; он исцелил ее, выправил те незримые течения в Делиле, которые были повреждены, поменял их насыщенность и цвет... Лердвих не знал, что надо делать, он никогда не лечил людей таким образом и книги на этот счет ничего не говорили – но Лердвих Ламисера
Делила пропотела, к утру жар спал. Она кашляла и была еще слаба, но у нее проснулся аппетит и вечером она уже сидела за общим столом со всеми, уплетая за обе щеки оладьи с медом. Лердвих смотрел на нее и думал о том, что нашел способ быть свободным. В его поступке не было ничего особенного, он действовал, потому что любил Делилу и, в определенной степени, был так же зависим от своей любви к девочке, как и от страха перед Хагом. Желания противостояли друг другу: любовь и ненависть, радость и страх. Можно было воспользоваться силой одного, чтобы победить другого. Получалось, его свобода состояла в том, чтобы самому выбирать себе господина. Это не так уж много. Но по сравнению с полным рабством, в котором он провел всю свою жизнь – не так уж мало. Пока он думал, что его желания – это он сам, он был их рабом; сейчас его статус изменился – он стал слугой, вольным в выборе хозяина. Он наберется сил, а потом, возможно, найдет способ стать полноправным владыкой в доме своей души... Хотя Лердвих и понимал, как нелегко будет этого достичь. Он начинал смутно догадываться о том, что этот дом – вся вселенная, от Эдема до Дна...
Таковы были его мечты и мысли – как всегда, фантастические, запутанные, отчасти непонятные даже ему самому. Реальность жила своей жизнью. Через два дня явились солдаты и стали выносить из погреба все, что там было. Лицо Секвера побагровело от бешенства, огромные кулаки то сжимались, то разжимались, будто бы их обладатель вот-вот намеревался вцепиться в чье-то горло. Но Ана обнимала мужа, и Секвер ни в кого не вцепился. Он был бессилен что-либо сделать. Бессилен был и Лердвих – только в другом смысле. Он намеревался победить «плохие» желания с помощью «хороших» – но, смотря на наглые морды баронских солдат, он понял, что не хочет побеждать. Смерть раскрылась, словно волшебный цветок теней, и потянулась к людям. Он ощутил незримые токи-течения солдат как свои собственные и вошел в них, он чувствовал разрушительную силу, которой отзывалось каждое прикосновение к их жизненным телам, но не испытывал никаких угрызений совести. Пройдет немного времени – дни, а может, недели – и некоторые из них умрут; другие тяжело заболеют. Он знал, что так будет. Он не сразу понял, как называется то, что он с ними сделал: это дошло до него чуть позже. «Порча» – затасканное словечко, по делу и без его обожают употреблять невежественные суеверные люди... Теперь Лердвих узнал, что же – на самом деле – оно означает.
Глава четырнадцатая
...На следующее утро они продолжили путь к верховьям Велаты. Эдрик знал, что пройдет еще несколько дней, и они увидят далеко впереди изломанную гряду Ханнарок, Гор Гнева. Иногда в Речном Королевстве их еще называют Птичьими Горами – за то, что на их крутых утесах никто, кроме птиц, жить не способен. Ханнарок с севера полукольцом охватывают Пустое Море, чьи мутные, пахнущие серой воды совершенно лишены морских обитателей.
Древняя катастрофа, сотворившая Хеплитскую Пустыню и Выплаканное Море, омертвила Море
