«дуршлаг» вместо традиционно-одесского «друшляк». «Шпильман» на самом деле не картежник, а музыкант; для шулеров-неумеек в одесском языке имеется не одно определение, но только не несуществующее слово «халоймызники».
«Тока разбег возьму у Дюка», — в очередной блистает знанием «настоящего одесского наречия» минчанин Бондаренко, которому бы стоило посмотреть на Дюка с люка за такой халоймес на ватине. В Одессе зачастую принято брать не разбег, а разгон, и не у Дюка, а от моста до бойни. Да и «тока» в нашем лексиконе отсутствует по сию пору, в отличие от лаконичного «сейчас», переводящегося на русский язык как: «Будешь ждать до тех пор, пока у тебя на ладонях волосы не вырастут».
«— Эй ты, штымп, — тихо произнес босяк… — Тебе котлы не жмут?».
«Штымп» в данном контексте столь же уместен, как и «котлы». Ведь не зря в нашем Городе процесс, предшествующий деторождению, именуется «штымповкой». В Одессе могут жать шузы или зубы, но только не бимбары. И если шкет (он же шпингалет) ходил в те годы при бимбарах, это уже о чем-то говорило. В частности, что связываться с ним себе дороже, тем более толчочной рвани, не рисковавшей раскатывать гембы на то, что запросто могло привести ее к летальному исходу.
«Тебе кричать в сортире: «Занято», а не воевать», — говорит пациенту грабитель. «С таким голосом надо кричать в сортире: «Занято», — крылатая фраза-рецензия одесского языка, звучащая исключительно в адрес плохого певца.
Сильно повеселила «Арка с табличкой «В этом доме туалета нет». Таблички с надписями «В нашем доме нет второгодников» прекрасно помню, но мне не хватит никакой фантазии иметь себе представить послевоенную Одессу без дворовых туалетов. И тем более с такой экзотической для Города надписью «В этом доме туалета нет». В нашем доме дворовой сортир успешно функционировал еще в конце семидесятых. Одним из его постоянных пациентов была мадам Ерошкина на сто седьмом году жизни, и именно подобными ежедневными моционами она во всеуслышание оправдывала свое долголетие. А надписи «Параша на переучете», «Сортир выходной», «Сральня на обеде» и даже «Туалета нет» делались исключительно мелом от руки на воротах многих домов в центральной части Города еще в восьмидесятых-девяностых. Сегодня это большая редкость, однако, с опубликованным мелом на воротах объявлением «Туалет нет» я ознакомился на Дворянской улице в 2009 году. Как бы между прочим, процитированное выше «Сортир выходной» и означает в переводе на русский язык «В этом доме туалета нет», сочиненное минским писателем Бондаренко в «Ликвидации» уже его пошиба.
Гоцман, каким был в кино, таким и остался в романе. Он таки умный, но мало. Чисто больной на голову, а лечит ноги. «Антона тебе на затылок пообтерли», — пропагандирует этот извращенец. Подполковнику милиции уже за мало антона на шнобеле, ему еще и обвафленный чумпол подавай. «Давай еще челомкаться начнем», — выдает очередную бульбу Гоцман-Поцман, хотя в Одессе по сию пору «цёмаются», а не «челомкаются» а ля Бульба не в белорусском смысле слова. «…с которого весь кипеж поднялся», — тоже слова Гоцмана. Кто-то и после этого будет сомневаться, что Гоцман таки Поцман? Одессит, говорящий «кипеж», все равно, что маршал Жуков, рапортующий Сталину: «Тухес нет — считай уродка».
Но если быть откровенным до таки самого не обтертого об затылок конца, Гоцман мало того, что Поцман, так еще и на всю голову. Клянусь здоровьем детей моих соседей!
Гоцман рассказывает: «Батя в порту бочки катал. Смешно, правда, еврей-грузчик?
Говорил, шо никакой еврей, кроме него, на такую работу не мог бы поступить». После этих слов любой, даже не чересчур припоцанный одессит, и тот бы понял: явно переодетый Гоцман и есть жябий шпиён Акадэмик. Тем более что он общается с Норой, которая читает Бунина. Как бы между прочим, смежники товарища Гоцмана расстреляли жену одесского писателя и художника Федорова не так за мужа- эмигранта и веру в Бога, как за хранение книг вражины Бунина. А в начале восьмидесятых годов директор Одесского литературного музея отставной генерал Костров при упоминании имени уже почти двадцать лет как разрешенного Бунина наливал шнифты бешенством и орал на сотрудниц: «Мы кровь проливали, а эта сволочь с белогвардейцами шампанское хлебала. Чтоб его духу не было!».
В то же время по всему периметру первого этажа порт-клуба висели фотографии портовиков, сражавшихся на фронтах Великой Отечественной войны. После осмотра этой экспозиции, начинавшейся с портрета морского пехотинца Хуны Покраса, я сказал директору клуба Валерию Шаронову: «Теперь мне ясно, что на пресловутом Ташкентском фронте воевали исключительно русские». А чему удивляться, если до войны в Одессе проживало чуть меньше евреев, чем русских, украинцев и белорусов, вместе взятых? Кстати, о птичках: во время обороны Города грузчик Одесского порта Яков Бегельфер только в одной из рукопашных уничтожил 24 фашиста. Если и этого за мало по поводу «еврея-грузчика», вызывавшего хиханьки у шокающего Гоцмана, добавлю: во времена перестройки одной из лучших молодежных бригад портовых грузчиков руководил Саша Прейсман. «Еврей-грузчик» это же не анекдотический «еврей- дворник».
Но, как издавна говорят в Одессе, шё взять с того Гоцмана-Поцмана, кроме анализов, если он не врубается в самых элементарных вещей и нередко открывает на себе рот, лишь бы смолоть очередную дурь типа «дел за гланды»? «Пусть земля тебе будет пухом, Фима», — говорит Гоцман, и при этом, как положено исключительно больному на всю голову, не добавляет традиционно-одесское «а нам на долгие годы».
«Звали его старинным редким именем Зиновий». Ой, мама, Зиновий это ж Зяма. Он же, говоря по- одесски, Зорик. А Зорик это же вам не Зяма-чекист, что в переводе на русский язык означает «человек, хвастающий своими мнимыми сексуальными и прочими связями». Скажу больше: Зорик даже не герой одесских анекдотов малохольный мальчик Зяма, от которого впоследствии родился всесоюзный придурок Вовочка. В качестве небольшой компенсации в одесском фольклоре есть немало песен за Зяму. Типа: «Ой, мама, да Ян красивей Зяма, но разве в том причина? Умнее Яна Зяма и лучше как мужчина» или «Говорила мене мама, говорила не раз, что за прелесть этот Зяма…», «Встретил Зяма Хасю, сказал ей: «Да иль нет?» и со всею страстью махтен дин гешефт». «Но особенно гнусным был Зяма, метко бил из рогатки котов…». Если вам еще хочется песен за Зяму, их в Одессе таки есть. Равно как и крылатая фраза в одесском языке «Получи, фашист, кастетом от русского мальчика Зямы». Могу еще много чего рассказать по поводу редкого в сороковые годы старинного имени Зиновий, однако оставляю это право как моему эмигрировавшему соседу довоенной штымповки Зяме Фраерману, так и директору одесской типографии «Моряк» дубль Зяме, то бишь Зиновию Зиновьевичу по фамилии Солонинка. Не рискую склонять его фамилию, так как «склонять» в Одессе означает «проклинать».
Но раз речь зашла за песни, то, как там пел Вячеслав Бондаренко: «Если в фильме день рождения Гоцмана больше похож на поминки, то в романе это настоящее одесское застолье с соответствующими песнями и тостами»? Или!
Вот как с точки зрения автора романа «Ликвидация» на настоящем одесском застолье распевают знаменитое одесское «Да ой, да мама, первацуца оца-ца»:
«Мы все женились, мы куплеты распевали
Тарарым-бары голцем мама-у
Я расскажу вам об одной одесской свадьбе….»
Выходит, на собственные аманинки Гоцман-Поцман собрал толпу себе подобных мишигенов, орущих «тарарым-бары голцем мама-у»? Ибо в натуре эта песня звучит так: «Мое желанье только петь и распевать бы, да ой, да мама, первацуца оца-ца, вот вам история одной еврейской свадьбы…». Быть может вы думаете, что Гоцман-Поцман и его мишпуха на этом успокоились? Держите свой карман на всю ширину их придурковатости. «Припев радостно грохнули все обитатели двора: «Гоц-тоц, Зоя, зачем давала стоя в чулочках, что тебя я подарил?». Я извиняюсь. На самом деле это не припев, а слова песни «Оц-тоц, Зоя, кому давала стоя?». Пресловутая «Зоя» — всего одна из сотен одесских песен, что еще на моей памяти исполняли давно легендарные, но поныне здравствующие в Америке одесские «Бородачи». И пела их солистка Тамара Корчагина не за чулочки, а за золотое колечко, подаренное начальником конвоя. А припев той малохольной «свадьбы», исполненной одесскими турками белорусского производства, на самом деле такой: «Молодые сидят рядом, скачут гости целым стадом, а мамаша вертит задом, свадьба весело идет, а жених сидит, как адиёт».
Специально для хавчика Одессы шустрого веника Бондаренко цитирую прямо-таки фрагмент «настоящего одесского застолья с соответствующими песнями и тостами» образца 1946 года: «Гутен морген, Вячик-Слава, вус вас раньше пропадало труф галошес афдизер индер зонтик афенбэн. Миль пардон. Выпьем
