вводи в соблазнение».
Но ястребок не слышал, говорил о своем.
– «Лес прочесать». Скоко зубцов в гребенке? – он вынул расческу. – Сто, не меньше. И то, вспотевши, не расчесаться. А скоко нас, ястребков? Вот побьют немца, армия прочешет лес, як бороной. А шо себя губить? – он осмотрелся, зашептал: – Я с бандитами прямо у лесе встречался. И от – живой-здоровый.
Он выпил и захрустел огурцом, подтверждая крепость здоровья.
– Это як же тебя примудрило?
– Ехав по чернику. Выходят. Один лошадь под уздцы, двое с боков. «Як дела, ястребок?» Здоровые, с автоматами. Я похолодел. Ну, думаю, дети мои – сироты. Говорят: «Ладно, мы таких не давим, а по первому разу поясняем».
– Пояснили?
– Ну, дали раза два по физиономии лица. Ты по-человечески, и до тебя по-человечески.
28
Иван, среди ночи, немного протрезвев, долго смотрел на коврик, на чуть заметную в полутьме красочную парочку. Счастливые. И лебеди у них, и луна. Встал, не отрывая глаз от парочки, надел сапоги, заправил гимнастерку.
Бабка, дремлющая за кухонным столом, открыла глаз.
– Ты куда?
– Проверить обстановку.
– Чисто дед, – сказала Серафима, глядя в окно. – Тоже тихо так. Тот, правда, вроде за лошадьми.
Иван нетвердой походкой прошел к калитке, выходя, забыл закрыть.
– Ну, все, – вздохнула Серафима, – теперь от бутылки до бабы и обратно.
Она вдруг опомнилась, побежала к божнице.
– Ой, Матка Бозка, запутала я тебя. То одно прошу, то другое, а у тебя, Милосердная, штата не дуже велика, разберись со всеми. Останний раз прошу, заспокой его по своему разумению, меня вже не слухай, Дева Премудрая!
29
– Ой, який ты тепленький, – засмеялась Варюся. Она в одной рубашке выскочила во двор, к погребу. – Я травяного настоя наготовила для грудей, а тебе ж надо рассолу…
Иван с жадностью пил из большого кухля. Мерцали живые цветы, цветы вышитые. Варя меняла постель. Сверкнули простыни с кружевной снежной оторочкой. Движения Вари были похожи на священнодействие.
Иван повел пальцем, то ли грозя, то ли проверяя, не двоится ли в глазах.
– А вот и ты не пришла на похороны!
– А кто пришел? – спросила Варя, взбивая еще одну подушку. – Ваня, нашо людям себя выказывать з-за чужого человека? Может, завтра с Лесу придут, поинтересуются. В грозу дома сидят, в поле не бегут.
– Думаешь, я оттого, что выпивши? Я от несправедливости.
– Ваня, у нас все мужики пьют от несправедливости. А потом бабу по морде раз – и вроде уже справедливость.
– Это неправильно… это я никак не могу допустить.
– Ваня, знаю, чего мучаешься. А ты подумай! Ты ж стал начальство. Спокон веку начальнику кланяются, а в кармане дулю показуют. – Она, смеясь, помогла лейтенанту раздеться. – Ложись, не переживай. Наладится!
– Ты как Попеленко, – бормотал лейтенант.
Он засыпал. Было тепло и уютно, жизнь казалась разделенной и прочной. Подушка пахла нежно и сладко, немножко Варюсей, немножко лесной свежестью, немножко всем этим большим, устроенным и спокойным домом.
30
В сенях кто-то громко стучал, кричал и ругался. Иван с трудом открыл глаза. Чуть светлели окна.
– Товарищи, откройте! Срочное сообчение с району!
Голос принадлежал подвыпившему человеку.
– Вроде Яцко ломится, – Варя, накинув на рубашку куртку, вышла в сени.
– Якое сообщение?
– Варя, то ж Яцко, бухгалтер!
– Та слышу. У меня шо, контора?
– Варя, у тебя товарищ лейтенант! Я соображаю… я ж бухгалтер!
– Иди в бухгалтерию.
– Не, Варя, важное сообчение до товарища лейтенанта.
Лейтенант был уже одет, когда загремела щеколда. Маленький Яцко прикрывал рот ладошкой.
– Извините, не дышу, чесноку в дороге поел. Токо шо з району. Я бы вчера, та лошадь… Вот… – Он порылся в карманах, вытащил клок сена. – Отут было… Може, кобыла съела? Привыкла по карманах шарить, за хлебом, зараза.
– Какое сообщение? – зевнул Иван.
– Вроде нашлось! – бухгалтер протянул бумажку.
Буквы были отпечатаны телетайпом: «тося я малинце буду завтра иван».
– Это ж моя телеграмма…
– Телеграмма само собой. На почте сказали, чтоб немедленно, ввиду отсутствия проводной связи. А то другое, из райкому, сообчение.
– О чем?
– Щас! Без бумажки! У меня память… я баланс до копеечки! В общем, «товарищ Абросимов прибывает послезавтрава с планом против бандитов… оказывать помощь в борьбе… с уверенностью в победе»! Вот так приблизно!
– Абросимов, Абросимов… А, Николка! Послезавтра? А ты выехал когда?
– Стоп, не сбивайте! Выехал вчера, значит, послезавтра то завтра.
– А если позавчера выехал?
– Не сбивайте. Я бухгалтер. Завтра то уже сегодня, да? Я должен приехать вчера. Значит, послезавтра – через день после вчера… От кобыла, зараза, подвела!
– Иди, Яцко, проспись! – Варя вытолкнула незваного гостя, закрыла дверь. – Вообще-то он непьющий!
– Я вижу.
– Правда! Боится через лес ездить. Напивается до потери, а кобыла дорогу знает. Пока проспится, уже на месте. Иди в постель. Голова не болит?
Кровать вздохнула под тяжестью тел. Варя была нежна и ласкова. Рассмеялась:
– Третьи петухи спели, а приступу нету. Любый мой, будешь здоровый до ста лет.
31
Серафима была в утренних хлопотах. На летней печи дышало паром ведро. Бабка вывалила белье в дежку, положила золу в мешочке. Налила кипяток из ведра, помешала мутовкой. Вытащила кетлик. Первая грязь смылась, засияли узоры. Она покрутила кетлик перед глазами, покачала головой: красота какая!
– Тадеевна! – кликнули от калитки.
Бабка кинула кетлик в воду. Во дворе появился крепенький морячок в метровых клешах. Стайка девчат и детворы тут же прилипла к забору.
– Здравствуйте, мамаша Тадеевна! – Улыбка у морячка была нарочито кособокая, чтоб приоткрыть во всей красе стальную фиксу. – Годы вас не берут, цветете, как роза на клумбе. Определенно меня импонируете!
– Господи, Валерик, – всплескивает руками Серафима. – Живой! Слав те Господи! Бачь який! Говорит по-городскому! А был босяк!
– Флот, мамаша, это школа культуры.
