глубоко нахлобученной шапке-ушанке, привалился к одинокому дереву и бросил взгляд на часы. Окна в сторожке были освещены, в одном из них виднелся работающий переносной телевизор. Пятерка пошла; Свищев, опустив на лицо черную, в двух местах для глаз продырявленную шерсть шапчонки, с силой ударил ногой в дверь и первым ворвался внутрь.
— Лечь, уроды! Руки на затылок! — заорал звеньевой. Надо отметить, что четыре эти слова были им произнесены, против обыкновения, очень четко, и вообще вся речь вышла складной, грамматически безукоризненной.
Схватка, вопреки ожиданиям нападавших, закончилась, практически не начавшись. Налет боевого авангарда стал полной неожиданностью для двух средней трезвости парней, нарядившихся в синюю форму. Они почти не сопротивлялись, что сильно разочаровало противника. Свищев и Недошивин, связывая сторожей по рукам и ногам и затыкая им рты, сделали попытку помять их несколько усерднее, чем требовалось, но апатия противника гасила всякий интерес к физическому воздействию. Для Тубеншляка, Злоказова и Саврасова работы не было; Саврасов неторопливо, вразвалочку вышел на крыльцо и махнул рукой. Ферт отделился от древесного ствола и поспешил, чуть пригибая голову, к воротам. За ним устремились остальные; через минуту молчаливый возбужденный отряд быстро шел по кладбищенской дорожке. Не хватало только Тубеншляка — его оставили в здании администрации караулить «секьюрити».
Ферт сделал знак Щусю, тот выскочил вперед и возглавил процессию, указывая путь. Долго искать ему не пришлось; Щусь, проторчавший полдня на кладбище, мог теперь ориентироваться с закрытыми глазами. Свернули направо, потом еще раз направо. Послышался громкий радостный шепот проводника:
— Вот она, голубушка! Пришли, товарищ Ферт!
— Зажечь фонари! — скомандовал инструктор.
Замельтешили, вспыхнув, огни карманных фонарей. Немного пометавшись, они сосредоточились на обледенелой раковине, косо обрезанном камне памятника и бесполезной ограде. Было видно, что могилу только что навещали, поскольку снег был расчищен, а в раковине разложены тронутые первым тленом тюльпаны.
— Прошу слова, — Ферт ослабил петлю шарфа, высвобождая рот, протер очки и выступил вперед. Свищев и Коквин, хотя никто от них этого не требовал, построили своих людей. Луна улыбалась, думая о чем-то своем, поскрипывали прихваченные стужей деревья, бесшумно клубились облака выдыхаемого пара. — Ребята, — обратился Ферт к налетчикам, и те немало удивились такому панибратству: за вожаком такого не водилось. — Давайте по-простому, без вывертов. Вот вы — нормальные, крепкие мужики — разве не чувствуете, сколько здесь падали? Я так просто копчиком ощущаю, как тонны гнили тянут под землю мегаватты, гигаватты нашей энергии. Чего там книжные вампиры — вон их сколько! — Ферт обвел погост рукой. Потом ткнул пальцем в направлении разгромленной сторожки: — Подумать жутко, что жизнь тех парней пропадает понапрасну, зря. Сколько бы они могли сделать полезного, доброго! А сколько денег тратится на эту помойку — с ума сойти! Денег мало, денег живым не хватает — но только попробуй, не выдели кладбищу: оно враз о себе заявит — размоет его дождем или еще что-нибудь, и тогда отрава, которая хуже любого биологического оружия, хлынет в водоемы, проникнет в наши дома и приведет нас сюда же, где кончаются все пути. Сегодня мы делаем первый шаг на пути освобождения от пагубных суеверий и диких традиций. Успех придет не сразу, и нам придется еще много, много раз повторить начатое, но капля камень точит. В сознании масс народится и окрепнет мысль, что лучше им будет держаться подальше от склепов и могильных крестов. Это, повторяю, произойдет не скоро. Но настанет день, когда враг будет разбит, и нас, первопроходцев, вспомнят добрым словом, и слезы благодарности прольются нашими потомками. А значит — к бою! Товарищ Холомьев — обеспечьте музыкальное сопровождение — чтоб с огоньком работалось!
Холомьев извлек из-под полушубка портативный магнитофон.
— Мороз крепковат, — заметил он озабоченно, нажал на клавишу, и из маленьких динамиков грянула родная «Весна».
Ферт подошел к памятнику, размахнулся и ударил носком ботинка точно в черточку, пролегавшую между годом рождения и годом кончины. Камень не дрогнул; иного от него и не ждали. Вооружившись украденными в сторожке ломом и лопатами, цвет и гордость «УЖАСа» молча набросился на надгробье. Оно недолго продержалось, бессильное против железа и бешеного натиска громил.
— Урну не забудьте! — крикнул Коквин.
Антон подсунул лом глубоко под раковину, навалился; к нему поспешил на помощь Злоказов. В два счета справившись с задачей, ударили в твердую землю остриями лопат. Копать было не так уж трудно, так как землю рыхлили не далее, как днем. Вывернули урну; Щусь, ликуя, схватил ее, поднял высоко и показал товарищам. Его окружили кольцом, завыли, закружились в хороводе.
— Не дожгли! — выговорил запыхавшийся Коквин, глядя на урну. — Ну что — исправим, спалим?
— Нет, — улыбнулся Ферт, — это неправильно. Надо, чтоб все было видно. Спалим — и что останется? Рубите ее в щепки! — приказал инструктор.
Вновь взметнулись лезвия лопат, раздался треск. Горстка темного порошка высыпалась на снег, Ферт кивнул Свищеву; — тот спустил штаны и, кряхтя, пристроился над обломками. Саврасов встал сзади — в очередь, но Ферт посоветовал ему поберечь добро для других.
— Краску! — велел инструктор.
Ему подали большую жестянку с торчащей малярной кистью, Ферт лично пошуровал внутри, приблизился к поваленному памятнику и черной краской намалевал свастику.
— А почему не что-то другое? — спросил, как всегда, любознательный Антон. Его пытливый разум не любил неясностей.
— Потому что свастика — жупел, пугало для людей, — растолковал ему Ферт. — Страх перед ней — генетический, она уже сама по себе устрашает. Нам ведь наплевать, кем нас сочтут — главное, чтоб была достигнута цель. Когда враг будет уничтожен повсеместно, тогда мы откроем, что не имеем никакого отношения к идеологии свастики.
Общими стараниями могилу было не узнать. Отряд, окрыленный победой, не собирался останавливаться на достигнутом.
— Ломай дальше! — крикнул Недошивин, и его призыв был услышан, и даже командиры подчинились, приветствуя инициативу снизу.
Разбежавшись кто куда, взялись за новые памятники и кресты. Разбивали вдребезги фотографии, мочились и оправлялись на свежий, искрящийся в лунном свете снег. Рисовали свастики и шестиконечные звезды, писали шестерки числом по три, крушили ограды, рубили лопатами кусты. Разогревшись, поскидывали в кучу шубы и пальто, а Недошивин, имевший обыкновение купаться в прорубях, и вовсе разделся — прыгал голый от креста к кресту, нанося точные, разрушительные удары.
— Свеженькая! — послышался из-за кустов восхищенный визг Щуся. — Вчера схоронили!
Бросив все, как есть, поспешили на его зов; Щусь нетерпеливо подпрыгивал, показывая на увешанный венками деревянный, на время установленный крест. Но табличку уже приладили, Ферт осветил ее своим фонарем и присвистнул:
— Двадцать девять годков — всего-то!
Свищев облизнулся.
— Какие будут идеи? — спросил он голосом одновременно и сиплым, и звонким.
Коквин хихикнул и, не справляясь с переполнявшими его чувствами, забился в причудливом, собственного сочинения танце.
— Копаем? — осведомился Антон, который перестал понимать что-либо помимо действия, действия и еще раз действия.
— Спрашиваешь! — воскликнул Щусь и первым вонзил штык лопаты в припорошенный песок.
Трудились долго; гроб вынимать не стали — просто отодрали и выбросили крышку. Покойницу выволокли за волосы, и Ферт склонился над ней, принюхиваясь.
— Как из морозилки, — похвалил он ее. — Совсем не испортилась.
— Спряталась, сука, — уйти от нас думала, — молвил Злоказов, пожирая умершую глазами.
— Погодите, у нее брюлики! — крикнул кто-то из звена Свищева. — Руби пальцы!