незаметно вошла в заезжую.
Краска постепенно заливает худощавое лицо Петюка. Никогда не думал, что он может краснеть.
Он молча, искоса поглядывая на Таню, выслушивает все то, что говорят ему ребята, собравшиеся в заезжей. А им есть что сказать.
— Единоличник… Что он, об государстве думает? Он о себе думает.
— Хочет только за счет других ездить. Четвертую машину меняет… Я на старой таратайке езжу шесть лет, ремонтом замучился.
— У него разве душа о людях болит?.. У таких только свой мозоль болит.
— Липовый ударник. У Костюкова на готовеньком. Готов на все пойти, лишь бы урвать побольше да вылезти в князья…
Стрельцов делает жест рукой — будто подводит черту.
— Ясно, ребята. Ты мне скажи, Петюк. Ты товарищам-шоферам когда-нибудь помогал в дороге?
Петюк молчит. Таня по-прежнему стоит на пороге, наблюдая за нами.
— Я у него попросил буксира, — говорит Паламарчук. — Он сказал: «Я не аварийная служба».
— Ясно. Ну, а кто из вас помогал Петюку? — спрашивает Стрельцов.
А кто не выручал Петюка? Тракт есть тракт. Как ни торопишься, а человеку надо подсобить. Такой закон.
— Свечи ему давал…
— Масляный насос.
И пошло. И пошло… Фильтр… Аккумулятор… Сателлиты… Щетки… Колесо… Полуось…
— Ну, а теперь посмотрим, Петюк, на чем бы ты ездил, если б не мы. Айда к машине, хлопцы!
Шоферы гурьбой высыпают на улицу. Петюк покорно идет вместе с нами. Неужели так тяжела для него ноша стыда перед Таней?
— Пусть каждый возьмет с машины, что давал, — говорит Стрельцов.
Притихшая деревушка наполняется голосами. Кто-то включает фары. Горы уходят далеко за темную завесу, и только одна машина Петюка поблескивает под лучами.
Паламарчук возится под открытым капотом, свинчивая генератор. Кто-то домкратит колесо. У шоферов озорные, веселые глаза.
Петюк стоит, сжав кулаки. Много накопилось у него неоплаченных долгов.
— На землю не кладите, — говорит Петюк. — Песок!
Сморщившись, он снимает знаменитую кожаную курточку… Все-таки шоферская у него душа.
Генератор, весь в масле, ложится на куртку. Лотом свечи, ремень и, наконец, тяжелая полуось. Петюк стоит в одной ковбойке, на морозе, и над ним поднимается пар. Услужливый Гиря набрасывает на него телогрейку.
— Отскочи! — в сердцах говорит ему Петюк.
— Ну, хватит! — Стрельцов уже с жалостью глядит на машину. — Петюк! Ставь добро на место: давно ты не возился с машиной. И пока будешь ставить, думай…
Ребята один за другим входят в избу. Гаснут фары, и снова белые горы возвращаются на место.
Только сейчас разгоряченный Стрелец здоровается с Таней. Мы смотрим в окно: Петюк, склонив голову, стоит над грудой деталей, не зная, с чего начать.
— А знаешь что, Михалев? — Стрельцов не сводит глаз с Петюка. — Он единственный человек, который может помочь в нашем деле.
— Петюк?
— Да, Петюк. Надо отколоть его от Пономаря.
— Ты думаешь, это возможно?..
— Ты посмотри, каков наш герой! — Паламарчук, усмехаясь, показывает Стрельцу замусоленную газету. — У Петюка под сиденьем завалялась.
Это районная газета «Знамя». Одна из заметок обведена красным карандашом. На мутно-серой фотографии с трудом можно узнать Петюка. Он стоит на подножке ЗИЛа, как на пьедестале, гордо всматривается в даль, приставив козырьком ладошку.
Заметка под снимком называется: «На горных дорогах». «С каждым днем увеличивается движение на дороге, связывающей Кадыр с Аксаем. Когда-то Козинский тракт считался гужевым. Не узнать старого тракта… На снимке вы видите одного из передовых водителей, Е. Петюка, которого недаром называют мастером скоростного вождения автомашин…»
Паламарчук вслух зачитывает заметку.
— Жаль, что не написали, как он добивается «скорости вождения», — замечает Володька.
— Постой, Стрелец!
Я вырываю у изумленного Паламарчука газету. Там, в самом начале заметки, взятые в скобки несколько слов: «Наволочное, 16 апреля».
— Снимок сделан в день аварии с Березовским, ты понял? В Наволочном! Значит, там был какой-то корреспондент. Может, у него сохранились какие-нибудь записи или снимки? И мы узнаем, кто проезжал, вместе с Жоркой через перевал?
— Дело говоришь, — соглашается Стрельцов. Мое волнение передается ему. — Нужно узнать фамилию этого корреспондента.
— Это сможет сделать Таня. Она собирается заглянуть в Наволочное. Газета выходит в Кадыре, так что корреспондент наверняка живет там.
Я бережно складываю газету и прячу во внутренний карман рядом с шоферскими правами. Теперь надо будет постараться получить путевой лист в Кадыр. Если бы неожиданная находка, сделанная Паламарчуком, помогла в наших поисках! Это было бы редкой удачей.
Вкрадчивый голос Гири произносит за спиной:
— Стрелец! Свои порядки на тракте наводишь?
Стрельцов оборачивается.
— Не свои порядки, а советские. Честные. Понял?
Гиря качает арбузно-круглой головой.
— Ой, смотри! У Петюка всюду своя рука найдется.
— А это что — не руки? Стрелец со стуком кладет на стол чугунные ладони, темные, задубевшие от ветров и морозов. Не руки?
Гиря отшатывается.
— Ну, руки.
Ультиматум Пономара
В шесть утра пронзительно верещит будильник. В избе пусто — Стрельцов выехал в рейс, а его «старики» в тайге, на зимнем промысле. Окна заполнены густой синевой декабрьской ночи. Движок на электростанции еще не включили, и я торопливо одеваюсь в темноте. Предстоит долгожданный рейс в Кадыр.
Тане удалось узнать, что в день аварии в Наволочное приезжал корреспондент Сухоногов. Гутя, девушка из диспетчерской, хорошо запомнила его фамилию, потому что рассеянный корреспондент забыл у них экспонометр, и его пришлось догонять…
Морозный воздух вдруг врывается в избу. Скрипит дверная петля. Чиркаю спичкой.
— Кто там?
— Это я, Пономарь. Потолковать надо.
В темной избе видно лишь массивное тело, заполнившее весь закуток. Иногда автомобильные фары, проникающие сквозь ставню, освещают его глаза.
— Говори, Пономарь.
— Я тебе для начала о себе расскажу, Михалев. Чтоб ты понял кое-что из моей жизни. Не скрою, приехал я в Козинск голытьба голытьбой. Не скрою, имел три года отсидки и вышел, чураясь людей и будучи
