– Здравствуйте, – сказала Альда. – Проходите, пожалуйста, в комнату.
Дверной звонок протяжно и отчаянно задребезжал.
Мексиканка тяжело вздохнула, в очередной раз отпирая замки бронированной двери.
– Тише! Ничего не говорите! – снова шепотом предупредила она, распахивая дверь и выходя в коридор.
Я и не собиралась.
Коридор наполнился шумом громко спорящих голосов. Несмотря на то что разговор шел на повышенных тонах, мелодичные интонации музыкальной испанской речи были приятны моему уху. Низкий неторопливый голос говорящей по-испански Альды, явно чем-то недовольной, как мне показалось, пытался урезонить спорщиков.
В квартиру впорхнула очаровательная юная девушка лет семнадцати-восемнадцати, а вслед за ней показались двое молодых оливковых латиносов, чуть-чуть постарше девушки, но зато гораздо ниже ее ростом. Латиносы что-то возбужденно говорили, пожирая явно довольную происходящим красотку пылающими от страсти глазами и бросая друг на друга ревнивые взгляды. На меня компания не обратила ни малейшего внимания.
Голос Альды стал еще ниже и тверже. Девушка что-то капризно возражала ей, оливковые юноши с энтузиазмом вносили свой вклад в общий шум. Я уже не удивлялась любопытству соседей. Мне самой захотелось понять, о чем идет речь. Мое желание выучить испанский язык стало тверже алмаза.
Наконец мексиканка, сопровождая свои слова решительными жестами, выдворила молодежь за дверь. Шум голосов затих в отдалении.
– Вы уж извините меня, – отирая пот со лба, тяжело вздохнула Альда. – Это моя дочь, Адела.
– Симпатичная девушка, – заметила я, проходя в комнату.
Так начался наш первый урок.
На втором уроке мне удалось внимательнее разглядеть Аделу. Чтобы дочь не болтала слишком много по телефону, Альда не позволяла ей поставить в свою комнату параллельный аппарат. Каждые десять минут раздавался телефонный звонок, и Альда с тяжелым вздохом подзывала дочь к аппарату. Не нужно было уметь читать мысли, чтобы по игриво-капризно-сварливому тону юной красавицы догадаться, что она разговаривала с представителями мужского пола. Видимо, эти поклонники чем-то ее не устраивали, и среди мешанины слов незнакомого языка я выделила два наиболее часто повторяющихся слова: «конье» и «ходер».
Когда девушка, закончив пятый по счету разговор, вышла из комнаты, я спросила Альду о значении этих слов. Преподавательница замялась.
– Вообще-то одно из значений глагола «ходер» – это «беспокоить», – задумчиво сказала она. – Но лучше посмотрите сами эти слова в словаре ненормативной испанской лексики.
С этими словами мексиканка достала с полки увесистый том и протянула его мне.
С урока я уходила, чувствуя себя обогащенной. Я еще не умела говорить по-испански, но уже научилась ругаться.
По мере моего прогресса в испанском языке наши отношения с Альдой становились все более дружескими, хотя в обращении со мной, впрочем, как и со всеми остальными, она неизменно придерживалась официального «вы». После уроков мексиканка приглашала меня попить чаю и, облегчая душу, рассказывала о новых штучках, которыми порадовала ее доченька.
– Представляете, она опять получила двойку по испанскому языку, – тяжело вздыхая, жаловалась мне Альда, размешивая сахар в изящной фарфоровой чашке. – И она опять поссорилась со своим боливийцем.
– С боливийцем или с уругвайцем? – на всякий случай уточнила я.
Подробности любовных приключений юной мексиканки запросто могли дать фору любому сериалу. И я, в глубине души даже немного завидуя столь насыщенной любовными переживаниями жизни, испытывала живой интерес ко всему, что касалось Аделы.
– Не-е-т! – низким протяжным голосом сказала Альда. – С уругвайцем она разругалась еще в прошлом месяце после того, как он устроил кошачий концерт у нас под окнами.
– Кошачий концерт? – с любопытством переспросила я. – Об этом вы мне еще не рассказывали.
– Ну как же? – не поверила Альда. – Неужели я забыла вам рассказать? Так вот, Адела познакомилась на дискотеке с этим эквадорцем…
– С эквадорцем или боливийцем? – снова уточнила я.
– Ну я же говорю – с эквадорцем, значит, с эквадорцем. – В голосе Альды послышались нотки раздражения. Она во всем любила порядок. – Боливиец появился позже. Ирина, не перебивайте, пожалуйста, а то я не стану рассказывать.
– Не буду! – пообещала я.
– Так вот, Адела познакомилась на дискотеке с этим эквадорцем, он вроде здорово танцевал сальсу, и сказала Амбросио, что больше не любит его.
– Амбросио – это уругваец? – догадалась я.
– Да, Амбросио – уругваец, – метнув на меня недовольный взгляд красивых черных глаз, подтвердила мексиканка. – Я же просила вас…
– Все, молчу, молчу, – поклялась я.
– Амбросио – уругваец, – продолжала неторопливо чеканить слова Альда, – Эусебио – эквадорец, а Хервасио – боливиец.
«Амбросио, Эусебио, Хервасио, – как заклинание, повторила я про себя. – Это еще хуже, чем учить таблицу Менделеева. И как только испанцев угораздило изобрести такие имена?»
Мексиканка между тем продолжала свой размеренный рассказ:
– Так вот, после того как Адела сказала Амбросио, что больше не любит его, он пришел ко мне и долго плакал, что больше не хочет жить. Он все плакал и плакал и умолял меня помочь ему, а у меня был ученик, и вообще я была жутко занята. А потом Амбросио сказал, что Адела бросает его из-за имени и спросил меня, вернется ли она к нему, если он сменит имя.
– Из-за имени? А при чем тут его имя? – забыв от любопытства о запрете на вопросы, снова перебила я.
Но Альда, аккуратно откусывающая кусочек от своей любимой конфеты «Рафаэла», была в благодушном настроении и не обратила внимания на мою промашку.
– Все дело в том, что «Амбросио» – слишком длинное имя, – объяснила она, – и Альда сократила его в русской манере.
Мексиканка замолчала, засунув в рот остатки конфеты.
– И как же она стала его называть? – заинтересовалась я.
– Бросик, – проглотив конфету, пояснила Альда.
– Бросик? – хихикнула я. – Но ведь это похоже на…
– Вот именно, – с достоинством кивнула мексиканка. – Это похоже на русский глагол «бросить». Вот Амбросио и решил, что Алела бросила его из-за имени.
– Любопытная логика. Я бы до такого не додумалась. И что ж вы ему посоветовали?
– А что я могла ему посоветовать? – Речь Альды стала более нервной. – У меня был урок, я была страшно занята. Я сказала ему, что Аделе нравится имя Мигель и посоветовала парню не терять надежду, потому что истинная любовь всегда побеждает.
– И что он? – снова вмешалась я, потому что Альда замолчала, задумчиво разглядывая конфеты. Она не хотела толстеть.
– Ушел, слава богу, – принимаясь за следующую «Рафаэлу», пожала плечами мексиканка. – Зато ночью вернулся с дружками и устроил кошачий концерт.
– Как это?
– Этот кретин явился в полночь под балкон Аделы со сворой дружков-индейцев, с гитарой и рупором, который он неизвестно откуда взял. Для начала он долго и нудно кричал в рупор, слава богу, хоть по- испански, о том, что отныне он зовется Мигель и что его любовь к Аделе выше Кордильер и глубже озера Хитуаку.
– Как романтично, – заметила я.
