В. ВИННИКОВА. На нашей улице жестоких случаев не было. Немцев принимали за кусок хлеба — каждый хотел выжить. Жили тяжело. Спичек не было. Добывали огонь, как дикари, били камень о камень. У кого печка горит, к тому шли за горящим угольком, чтобы растопить свою.
Мама ездила на менку на Украину. С себя все сняли, одежду, ботинки, все обменяли на продукты. За платье давали мешок зерна, брали синьку, гвозди. Немцы были, конечно, разные. Одни наглые, другие старались не обижать наших. Показывали фотографии своих семей. Некоторые ругали Сталина и Гитлера. Ругали — войну, у нас дети, не хотим воевать. Были случаи и комические. Немец, который жил у соседки, пришел с гулянки поздно, лезет в окно. Она его кроет, как попало. Он: «Лена, Лена, извини».
А. АГАФОНОВ. У нас жила родственница из Азовского района, хохлушка. Звали ее Самсониха. Ей была 70 лет, но она была очень крепкой.
Летом 42-го многие сажали на газонах овощи, в основном картошку. Посадила ее и наша Самсониха, около 24 подъезда дома-гиганта. Там сейчас детская площадка. А ближе к осени решила ее вырыть. Но в то время в том подъезде в кварталах первого этажа складывались вещи расстрелянных евреев и стоял часовой. Он увидел, что бабка собирается что-то копать, и зашумел: «Матка, вэг, вэг!». Она: «Что ты вэкаешь, тут у меня картошка посажена». Немец ничего понять не может. Тогда она стала показывать знаками. Выкопала один клубень и демонстрирует немцу. А картофелина небольшая, чуть поменьше куриного яйца. Часовой ей тоже стал объяснять: «Рано, мол, копаешь, сейчас такой маленький, а придешь позже, и он вырастет большой». Бабка посмотрела на него, как на сумасшедшего, надо было видеть нашу Самсониху: «Теперь он вот такой, а приду попозже — будет — во…» И показала фигу. Немец опешил, а она стала копать. Он опять: «Вэг, цурюк, доннер вэттер!» — потом махнул рукой. Она единственная из нашего дома вырыла всю свою картошку. Остальные так и не решились.
А. КАРАПЕТЯН. Румыны ходили вечно голодные. Зайдут в хату и ищут, что бы забрать. Как румыны появлялись на улице, нужно было все прятать. По карточкам давали немного обгорелого хлеба, так и тот румыны могли отобрать.
В. ВАРИВОДА. Мне было 23 года. У меня был маленький ребенок. И я больше всего боялась, что меня угонят в Германию. Поэтому я старалась как можно реже выходить на улицу. Жила в основном слухами. Партизаны взорвали водопровод и нам пришлось брать воду из Дона. Я жила на углу Нахичеванского и Станиславского, совсем рядом с рекой. А представляете, каково было тем, кто жил далеко! Особенно было тяжело возить воду, когда выпал снег. Возили на санках, самодельных тележках. В ведрах, бидонах, выварках. Пока довезешь, половина расплещется. Дорога была сплошной каток. Пройдешь метров двадцать-тридцать, садишься отдыхать, — так по всей горе сидели люди. Нередко они падали. Я видела, как одна старая женщина упала, и санки потащили ее вниз.
А. ПАНТЕЛЕЕВ. В 43-м мне было 9 лет. Рядом с нашим домом на Ульяновской находился немецкий штаб. Мы, соседские мальчишки, конечно, крутились рядом. Во дворе повар разливал суп — дородный такой, пухлый, белый. Мы освоились и со своими мисками стали пристраиваться в конце. Если что-то оставалось, он иногда плеснет. А бывало, нальет половник супа, а потом возьмет жменю соли и высыплет туда. И смеется довольный.
А. КОТЛЯРОВА. Денег у нас тогда не было, отец лежал больной. Двое маленьких детишек. И я стала промышлять «торговлей» на рынке, его звали тогда менкой. Меняли в основном вещи на продукты. Возьму чайник кипятку — и по рядам: «Кому кипяточку?». Наторгую на пригоршню сахарина. «Кому сладкий чай?» К концу дня получу на баночку молока. И — деткам. Ходила и по окрестным хуторам. Запрягусь зимой в санки — и за город. Что было в доме, все продала. Бывало, кругом гололед, а ты тащишь санки в гору. Зигзагами: туда-сюда, туда-сюда. Из сил выбьешься, присядешь. А как вспомнишь о своих девчонках, зубы стиснешь и снова за лямки.
Через Дон был понтонный мост. Один раз полозья моих санок на этом мосту попали в щели между досками, и заклинила я движение. Немцы-охранники кричат, ругаются. Я изо всех сил тяну — ничего не получается. Ну, думаю, пропала. Бежит ко мне какой-то наш мужичок. А там и такие были, встречали тех, кто из деревни возвращался и часть продуктов отбирали. И я уже не о том думаю, что движение перекрыла, а как бы он меня не ограбил.
Но тут подбежал и немец. Дал тому мужику пинка и помог вытащить санки.
Л. ГРИГОРЬЯН. Очень скоро открылись в городе магазины. Был такой комиссионный магазин «Лянде и Буссэ». Я отнес туда свою коллекцию марок. Ее при мне купил один немецкий офицер. На вырученные деньги, по-моему 127 рублей, я купил буханку черного хлеба. И с гордостью принес его бабушке — вот, мол, мой вклад. Деньги ходили советские. В том магазине я видел оригиналы рисунков к «Тихому Дону» и к «Луке Мудищиеву» знаменитого теперь Королькова. Это были ватманы, исполненные карандашом, наверное, эскизы.
В. СЕМИНА-КОНОНЫХИНА. На менку ходили все — жить надо было как-то. Мать — тоненькая, хрупкая, а мешки по два пуда носила. Золотой материал для деревни был: мыло, нитки, сода, керосин, спички, потом шла одежда. А брали, естественно, продукты. Садились в поезд или в машину и — куда судьба забросит. Вот какой случай мне рассказывали: три женщины сели в какой-то поезд, в тамбур. Вагон пустой, едут на юг, трясутся, а дело было зимой. Дверь в тамбур открыта — мороз лютый. Они дверь закрыли и привязали ее. Поезд встал, по ступенькам в вагон поднимается немец. Дергает дверь, кричит, чтобы открыли. Он чувствует, что дверь не заперта, но не знает, кто там. Они уцепились изнутри и держат дверь. Поезд пошел, а немец внизу, на ступеньках. Развязали они веревку и по команде бросили дверь. Немец и сорвался под откос. Они, конечно, страшно перепугались и на ближайшей остановке ушли. Боялись, а вдруг разыскивать того немца будут.
Б. САФОНОВ. Нас спасало то, что было очень много рыбы. Мы с пристани ловили здоровенных сазанов — когда это было видано еще такое. А когда немец бомбил железнодорожный мост, глушенной рыбы было навалом. Но был страшный дефицит соли.
К. ФЕДОРОВА: Мы жили в селе Самарском, но в Ростов приходили менять продукты. Привозили отруби, семечки. Покупали в основном мыло. Однажды приехали со старшей сестрой и попали на старом базаре в облаву. Документы у нас были такие бумажка с фотографией.
Надписи так повытерлись, что еле-еле можно было прочитать фамилию. И вот облава… У кого документов нет, забирали в Германию. Нас с сестрой толпа разбросала в разные стороны, а документы ее были у меня. Сестру мою и взяли. Повели в подвал. Она плакала, кричала: «У меня дети маленькие, а документы у сестры». Один из охранников услышал это и толкнул ее в другую дверь: иди и выйдешь как раз на улицу. Она вышла, и мы с ней встретились на углу.
Ш. ЧАГАЕВ. Мне приходилось пешком проходить через весь город, родичи жили мои на 32-й линии в Нахичевани. Ходил я туда с бабушкой, один не рисковал. Из разрушенных зданий запомнилось одно. Там, где сейчас Дом культуры строителей. Там был кинотеатр «Родина»: раньше он назывался «Югштурм», а кинотеатр «Победа» назывался «Руш». Между домом строителей и домом Померанцева (сейчас магазин «Океан») находился роскошный ресторан, на втором этаже его был большой балкон, он перекрывал всю ширину тротуара. И там были металлические колонны. Бомба попала в само здание, а балкон сохранился, и все ходили под ним…
Л. ШАБАЛИНА. Однажды в наш дом пришел немец. Матери как раз не было, уехала в село на менку — я, девчонка, очень испугалась. А он оставил под окном сверток. В нем — рубашка, штаны, кусок мыла и булка хлеба — за работу. Я стала плакать — стирать-то не умею! Соседка, Вера Литусова, меня научила стирать. И потом тот немец нет-нет да и стал приносить свою стирку. Вера меня даже хлеб печь научила.
В. БОНДАРЕНКО. Постепенно мы успели осмотреться. Венгры часто насиловали, румыны обирали. Немцев мы боялись меньше. Они чувствовали свое превосходство и везде это подчеркивали. Но и немцы были, конечно, разные. У нас жил на постое военный врач. Он говорил по-русски, хотя и плохо. Часто приходил вечером домой угрюмый и пил шнапс. Раз он наклюкался так, что мы испугались. А он взял в руки два яблока, с силой ударил одно о другое, так, что они разлетелись вдребезги. И сказал: «Голова Сталина, голова Гитлера — войне капут!»
Он везде носил с собой альбом с марками, наверное, они были очень ценные. А однажды, когда под Батайском была уже сильная стрельба, собираясь, сказал: «Марки оставляю. Если не вернусь — вам останутся». И он не вернулся. Но отец потом выбросил их, чтобы ничего не напоминало того немца.
М. ВДОВИН. У нас на квартире немцы не стояли, хотя у всех окрест они были. Спас случай.
