– Знаю, – ответил я, – но дело в том, что…
– Вот помню, раз в Париже, – перебил меня Готфрид, – лет эдак пятнадцать или двадцать назад… устроил батюшка короля нашего турнир… Ну, я тогда эту рясу еще не носил… В общем, случилось так, что свалил я на турнире сынка одного барона. Сшиб его с седла в общей свалке – а он возьми да и сломай себе шею. Тут, значит, герцог мне и говорит…
Следующие двадцать минут епископ повествовал о славных делах своей молодости. Периодически он сбивался и замолкал, пытаясь отыскать нить рассказа.
К концу его рассказа я начал думать, что Париж – город весьма немноголюдный. Вот уже лет пятнадцать или двадцать. Населенный преимущественно бывшими собутыльниками епископа Эжльского и спасенными им девицами… По-моему, король и некий, часто упоминавшийся Готфридом герцог были единственными, кому, кроме девиц и готфридовских собутыльников, удалось избегнуть того, чтобы их «проткнули насквозь» или «разрубили на куски». К герцогу Готфрид – это чувствовалось по его тону – до сих пор испытывал некоторую слегка покровительственную симпатию.
Во время одной из затянувшихся пауз я спросил:
– Значит, насчет Гийома все в порядке?
Епископ погрозил мне пальцем:
– Погоди!.. Экий ты быстрый… А знаешь ли ты, что мать наша, Святая Католическая Церковь, пребывает в бедности великой, в то время как враги ее всюду подняли главы свои…
Я отвязал от пояса кошелек, высыпал из него на ладонь все монеты, демонстративно отделил одну, которую спрятал обратно, а остальные подвинул к Готфриду.
– Вижу я, – сказал Готфрид, убирая деньги в большой сундук под кроватью, – что есть в тебе смирение и благочестивое рвение до дела христианского… Погоди-ка.
Бормоча себе под нос, Готфрид принялся рыться в сундуке. Не найдя искомого, он бегло осмотрел две деревянные полки, приколоченные к задней стене, и перешел к сундуку, стоявшему рядом с дверью.
– Куда же я ее сунул…
Нужная вещь нашлась в груде тряпья (в том числе и женского), сваленного рядом с сундуком. Это оказалась увесистая шкатулка, обитая железом. Готфрид сел на кровать, положил шкатулку себе на колени и начал копаться в ее содержимом.
– «Сим свидетельством…» Так, это не то… Это святотатство… Это возведение хулы на Папу… А это что такое?.. Ага… Нет… А это?.. А, вот оно!.. Давай становись на колени.
Чувствуя себя полным идиотом, я встал.
– Сын мой, веришь ли ты в Иисуса Христа, Господа Бога нашего? – проникновенным голосом спросил меня епископ.
– Да, отец мой. Верю.
– Раскаиваешься ли ты в убийстве… этого… как его…
– Гийома де Боша.
– Во! Точно… Раскаиваешься?
– Раскаиваюсь.
– Какие-нибудь у тебя еще есть грехи?
– Да нет… кажется…
– «Кажется»! – передразнил меня епископ. – Так есть или нет?
– Нет.
– Не верю.
– Ну, вообще-то… – начал я, судорожно соображая, что бы еще такое придумать.
– Ладно, – смилостивился Готфрид. – Знаем мы ваши грехи. Все мы грешны. Отпускаю тебе прегрешения, сын мой… Повторяй за мной: Pater noster qui in caelis…
– Pater noster…
Но тут нас прервали. Скрипнула дверь. В комнату заглянула молоденькая и довольно привлекательная девушка.
– Монсеньор Готфрид, вы зде… Ой, простите! – осеклась она, заметив наконец и меня.
– Мари, – с ласковой укоризной сказал епископ. – Ты не вовремя. Сгинь с глаз моих.
Девица шмыгнула обратно за дверь. Готфрид несколько секунд смотрел ей вслед. Потом в такт каким-то своим мыслям покачал головой. У меня начали затекать колени.
– На чем мы там, бишь, остановились?.. – спросил меня епископ, поворачиваясь.
– На Патерностере.
– Ах да… – Готфрид осенил меня крестом. – Вот что, сын мой… Иди-ка ты и не греши больше. Прочтешь десять раз «Pater noster» и «Ave»… Аминь.
Решив, что настал подходящий момент для того, чтобы перекреститься, я так и сделал. Во мне почему- то сидела твердая уверенность, что креститься следует через правое плечо, однако рука сама собой потянулась сначала к левому, а уж потом к правому – и я не стал препятствовать ей в этом.
– Благодарю вас, отец мой…
– Все, – епископ сунул мне в руку прямоугольный кусок пергамента и еще раз небрежно начертил в воздухе крест, – иди, сын мой.
Я вышел.
Тибо дожидался меня во дворе:
– Ну как?
– Лучше некуда. Особенно хорошо пошло вино из монастырских подвалов.
Тибо всплеснул руками:
– Так что ж, вы в гостях у него не остались? Все равно в городе ночлег искать придется.
Я пожал плечами. Подобная мысль мне как-то в голову не пришла. Но признаваться в этом я не собирался.
– Скажем так: обстановка к продолжению знакомства не располагала.
– Аааа…
Когда мы подъехали к воротам, выяснилось, что привратник куда-то исчез. Так что открывать ворота нам пришлось самим. Закрывать их мы не стали. Сами закроют. Не маленькие.
Постоялый двор мы нашли быстро. Первый же человек, к которому обратился Тибо, уверенно указал пальцем куда-то в конец улицы.
– Вон тот дом видите? Заведение месье Герарда. Там есть и конюшня, только с обратной стороны надо заехать.
Мы так и сделали. Воняло в переулке знатно. На главную улицу города местные жители сливать помои, видимо, стеснялись. Всем остальным улицам, переулкам и закуткам повезло меньше.
Оказавшись во внутреннем дворе заведения, мы спешились, поручили лошадей заботам подбежавшего конюха, а сами отправились в дом.
Значительную часть первого этажа занимала одна большая комната. В комнате стояло четыре деревянных стола, за каждым из которых могло бы разместиться человек десять.
Не успели мы войти и оглядеться, как к нам уже спешил коротышка в фартуке, заляпанном жирными пятнами. Под фартуком круглилось солидное брюшко. Пиво или сидячий образ жизни? Я бы поставил на пиво…
Торопливо вытирая руки о фартук, человек поклонился:
– Добрый день, господа.
– Ты – тутошний хозяин? – осведомился Тибо.
Любитель пива кивнул:
– Он самый. Герард мое имя.
– Свободные комнаты есть?
– А как же!
– Нам нужны две. И желательно без клопов.
Хозяин озабоченно почесал пятерней затылок. По его лицу было видно, что непомерные требования моего слуги смутили его и расстроили.
– Рози, – позвал он служанку. – Покажи господам лучшие комнаты. А вы (это уже нам) там сами
