Советскую Россию и предприняло превентивные меры по ограждению сознания своих граждан от 'тлетворного буржуазного влияния'.
Так подробно остановившись на высылке Лениным цвета российской интеллигенции, автор, естественно, не сводит ее трагедию к этому печальному акту. Главной чертой трагедии интеллигенции в Советской России стало лишение ее творческой свободы. Даже последний оазис свободы — сознание человека — оказался в глухой осаде запретов, угроз, репрессий, всевозможных ограничений. Те, кто не принял революцию, но вынужден был как-то адаптироваться к новой горькой действительности, пытались что-то изменить в стране. В этой связи стоит упомянуть о так называемом 'деле врачей'. Нет, не сталинском деле 1953 года, а о малоизвестном теперь событии еще 1922 года, при жизни Ленина.
В начале лета 1922 года в Москве прошел Всероссийский съезд врачей. Нарком здравоохранения Семашко так докладывал своей запиской о съезде Ленину и членам Политбюро.
'…Недавно закончившийся съезд врачей проявил настолько важные и опасные течения в нашей жизни, что я считаю нужным не оставлять членов ПБ в неведении…
На съезде был поход против медицины советской и восхваление медицины земской и страховой. Просматривалось стремление поддержать кадетов, меньшевиков, создать свой печатный орган.
Что касается изъятия верхушки врачей: докторов Грановского, Манула, Вигдорчика, Ливина, то надо согласовать с ГПУ. Не создадим ли арестом им популярности?'
Ленин увидел за частным проявлением свободомыслия врачей нечто более опасное и написал резолюцию на докладе Семашко: 'Т. Сталину. Я думаю, надо строго секретно, не размножая, показать это и Дзержинскому, всем членам Политбюро и вынести директиву…'
Состоялось два заседания Политбюро по 'делу врачей' — 24 мая и 8 июня 1922 года. Лишь один Томский воздержался при голосовании, заявив: 'Вопрос съезда врачей требует иной постановки дела. Во многом виноваты мы'. По настоянию Ленина тем не менее было принято постановление 'Об антисоветских группировках среди интеллигенции'.
Оно было жестким: любые съезды можно проводить лишь с разрешения ГПУ; ему же проверить благонадежность всех печатных органов; усилить фильтрацию при приеме в учебные заведения, отдав предпочтение рабочим;
запретить создание новых творческих и профессиональных обществ без обязательной регистрации в ГПУ; образовать постоянную комиссию для высылки интеллигенции; предложить ГПУ внимательно следить за поведением врачей и всей интеллигенции…
Уншлихт по принятии директивы тут же представил предварительные списки неблагонадежных врачей с компрометирующими характеристиками: Верхов, Гуткин, Рубцов, Эфрон, Франк, Энтин, Федоров, Верховский, Канцель, Грегори, Зборский, Личкус, Теплиц, Лихачев, Лифшиц… Вопрос о немедленных арестах было решено передать в комиссию в составе Уншлихта, Курского, Каменева.
Предусмотренные меры — чисто полицейского, карательного характера — знаменовали дальнейшее усиление тоталитарных тенденций в обществе. Ведь именно в таких системах идет наступление прежде всего на творцов 'духовной продукции', интеллектуальную элиту страны. Российская интеллигенция, стоявшая у истоков демократического февраля, да и октябрьского переворота, оказалась одной из главных жертв революции, по которой проехал беспощадный каток диктатуры пролетариата, а точнее, диктатуры ленинской организации, называвшей себя партией большевиков.
Партия в духовной жизни стала определять все: что читать, кого почитать, кого ненавидеть, кого издавать, кого награждать. Подумать только: Политбюрю, например, специально 13 сентября 1921 года под председательством Ленина обсуждает вопрос Покровского: кому читать лекции в Институте красной профессуры. Решили: Деборину разрешить читать курс философии марксизма (Аксельроду тоже), а Базарову в отношении чтения по капиталу — отклонить'. Зато вопрос, повторю, об издании там писем и дневников бывшей императрицы Политбюро в феврале 1921 года рассматривало подробнее и основательнее, чем проблему голода…
Что имело хоть какое-то отношение к идеологии, для большевиков стало стратегическим вопросом. Даже возвращение белого генерала Слащева, рвавшегося обратно в Россию, обусловили требованием: 'Написать мемуары за период борьбы с Советской Россией'. Естественно, с 'разоблачением' 'белого' движения. Даже стенографов выделили, что не помешает, в
Интеллигенция по своей сути была носительницей неистребимой идеи либерализма. При сохранении своего политического влияния либерализм был бы важным гарантом недопущения крайностей пролетарской диктатуры. Ленин понимал это лучше других. Поэтому не случайно, что еще задолго до рокового октября он повел яростные атаки на либеральную буржуазию. В статье 'Рабочая и буржуазная демократия', написанной в начале 1905 года в Женеве, Ленин однозначно сказал, что в социал-демократии есть два крыла: пролетарское и интеллигентское. Второе — суть либеральное, неспособное на решительные, революционные действия. Либерализм — 'движение буржуазии', и этим все сказано. Интеллигенты, либералы способны лишь на соглашательство с буржуазией, утверждает Ленин.
Поскольку в социал-демократии меньшевики были ближе всего к либерализму, клеймо 'соглашателей' досталось прежде всего им. Ленин проницательно видел, что большевизм с его радикальностью не имеет никаких шансов в 'нормальной' политической парламентской борьбе, в условиях функционирования Учредительного собрания. Оно, это Собрание, неизбежно стало бы выразителем либеральной умеренности, на что абсолютно не мог пойти Ленин. Поэтому не случайно Ленин продолжал наносить все новые удары по либерализму и его носителям — российской интеллигенции.
Политбюро эпизодически привлекало внимание партии, спецслужб в необходимости строить отношения с интеллигенцией в духе пролетарской диктатуры. На заседании Политбюро 11 января 1923 года его члены и кандидаты в члены Каменев, Томский, Рыков, Троцкий, Калинин, Бухарин сформулировали очередную установку: 'Предложить ГПУ усилить наблюдение за лицами либеральных профессий и своевременно принимать меры по обезвреживанию врагов советской власти'. Призыв не остался неуслышанным.
Высылка интеллигенции за границу, в окраинные места России — очередные ленинские удары. Но интеллигенция, часто почти раздавленная, обычно не отвечала большевикам этим же. Она продолжала оставаться интеллигенцией.
…В 1931 году в Париже начал выходить либеральный эмигрантский журнал 'Новый град'. В редакционной статье первого номера российские интеллигенты писали: 'Поколение, воспитанное на крови, верит в спасительность насилия'. Авторы призывают не поддаваться чувству мести, а защищать вечную правду личности и ее свободы гуманистическими способами. Ненавидя палачей России, мы не видим для них будущего. Но лишь на пути христианства, считают авторы, возможна социальная правда. Таков либерализм, превыше всего оберегающий свободу и отвергающий насилие. Разве мог Ленин, идеальный выразитель пролетарской диктатуры, найти общий язык с жрецами этой вечной идеи?
Трагедия интеллигенции была предрешена несовместимостью большевистской диктатуры и свободы. Режиму нужна была послушная, безмолвная интеллигенция.
В ленинское и послеленинское время такое ее состояние достигалось простыми и, казалось, эффективными методами. Вот иллюстрация.
'Тов. Сталину.
Направляю сообщение начальника управления НКВД по Свердловской области тов. Дмитриева о писателе Каменском В.В. от 4 июля 1937 г.
Каменского В.В. считаю необходимым арестовать. Прошу Вашей санкции.
15 июля 1937 г.
Н.Ежов'.
Дмитриев же сообщал в Москву, что 'Каменский симпатизирует футуристам. О нем хорошо отзывался Бухарин. Дальние родственники — бывшие пароходовладельцы. Дружил с Говиным — разоблаченным троцкистом…'. Резолюция Сталина после столь убийственных 'аргументов', естественно, однозначна: 'За арест. Ст.'.
Правда, после XX съезда партии пришлось искать другие методы пленения человеческой мысли. Интеллект продолжал быть схваченным обручем примитивного догматизма под неусыпным контролем партии
