правительство 24 или 48 часами, которые остались в его распоряжении, попытается воспользоваться для того, чтобы вонзить нож в спину революции, то мы заявляем, что передовой отряд революции ответит на удар — ударом, на железо — сталью'[57]. Безапелляционность Троцкого производит на всех большое впечатление. Можно подумать, что он просто проводит генеральную репетицию и давно знает, чем закончится историческая драма. Троцкого засыпают вопросами:
— Как Председатель Петросовета относится к тому, что в ВРК находятся левые эсеры?
— В бюро Военно-революционного комитета из пяти лиц, — отвечает Троцкий, — два левых эсера: товарищи Лазимир и Сахарков. Работают они там прекрасно, никаких принципиальных разногласий у нас с ними нет.
— Как Совет отнесется к тому, если позиция городского самоуправления окажется в противоречии с намерениями ВРК?
— Мы тогда осуществим роспуск городской Думы, — не задумываясь отвечает Председатель Петросовета.
Казалось, для него не существовало неясных и неразрешенных вопросов.
Однако, восхищаясь решительностью и политической четкостью ответов Троцкого, проницательные свидетели тех исторических часов и минут не могли не заметить, что, легко ориентируясь в общих вопросах, в сложившейся революционной ситуации, Председатель Петроградского Совета оказывался в немалом затруднении и не мог ответить на некоторые конкретные вопросы: будут ли разведены мосты, как относиться к обыскам юнкеров, кто конкретно занимается обеспечением Петрограда продовольствием, будет ли выступление поддержано фронтами и т. д. Иногда Троцкий просто блефовал, импровизировал, и, удивительно, все это ему чаще всего сходило с рук.
Он был тем типом революционера, который непосредственные вопросы организации, конкретного администрирования пытался решать (и часто решал!) путем духовной мобилизации людей, призывов к социальному творчеству, смело беря на себя историческую ответственность. Ленин ценил эту способность Троцкого, давая ему и впредь самые неожиданные поручения в расчете на то, что он сможет увлечь, зажечь людей большой идеей, направить их внутренние ресурсы на революционное творчество. Качества трибуна помогали ему быстро добиваться серьезных сдвигов в общественном сознании. Председатель Петроградского Совета интуитивно понимал огромное значение психологического внушения и воздействия на большие массы людей. Он обладал таким даром.
Чем ближе было вооруженное восстание, тем чаще Троцкого приглашали для выступлений. Думаю, что ни один руководитель Октябрьского переворота не говорил с трибуны и не общался с людьми так много, как Троцкий в те дни Октября. То был настоящий оракул русской революции. Одна из психологических тайн влияния Троцкого на людей заключалась, видимо, вот в чем. Сомневающиеся граждане (их всегда много) к убежденным, одержимым людям относятся так: или ненавидят, или боготворят. Ведь сомнение — это всегда неуверенность. А одержимость — это духовная непреклонность. Такие люди чаще всего имеют притягательную силу для колеблющихся, которые подсознательно желают моральной власти над собой.
В свои выступления Троцкий все время вносил новые и новые элементы, усиливающие их эффективность. 22 октября собрался грандиозный митинг в Народном доме. Как пишет Суханов, 'толпа была почти в экстазе'. Троцкий, добиваясь еще большей поддержки линии Петросовета, обещал собравшимся: если революция победит, то народ непременно, гарантированно получит землю, хлеб и мир.
— Если вы поддерживаете наш курс — довести революцию до победы, если вы отдадите этому делу все силы, если вы безоговорочно будете поддерживать Петроградский Совет в этом великом деле, — давайте все вместе поклянемся на верность революции. Кто согласен с этой нашей священной клятвой — поднимите руки…
Лес рук был ответом Троцкому[58]. Он был кумиром митингового половодья. Конечно, реакцию, умеренных, либералов, попутчиков революции словесные 'фейерверки' Троцкого пугали, страшили и возмущали. Газета Горького 'Новая жизнь' 31 октября 1917 года так характеризовала речи оракула-революционера: 'Безобразные выступления Троцкого в Петроградском Совете…'[59] В последующем П.Н.Милюков, обращаясь к прошлому, писал, что в общей массе революционеров была 'группа, которая подходила под понятие государственных преступников'[60]. К ним Милюков относил и Троцкого. Что можно сказать по этому поводу? С позиций старой власти, которую свергают, все революционеры — преступники. А кто они на самом деле, на этот счет свой вердикт история вынесет много лет спустя.
Никто не мог отрицать огромного личного воздействия Троцкого, его слов, выражений, лозунгов, которые он бросал в толпу. То были искры, падавшие на сухой хворост… Весьма симптоматично, что в эти дни Троцкий добивался от масс поддержки Советов, значительно менее акцентируя внимание на партии большевиков. Он понимал (впоследствии ему это всегда ставилось в вину), что у Советов неизмеримо более широкая социальная база, нежели у любой партии. Этим он как бы ненавязчиво ставил вопрос о превращении 'партийной' революции в подлинно народную.
Троцкий был одним из тех, кто искренне боролся за реализацию ленинской резолюции, принятой на конспиративном заседании ЦК РСДРП(б) 10 октября и определявшей курс на вооруженное восстание. Именно с этого момента, что может рассматриваться и как историческое оправдание, и как обвинение, он — 'верный ленинец'. Для Троцкого то заседание памятно не только приближением его главной мечты — новой российской революции, но и другими двумя обстоятельствами. Он, еще и двух месяцев не состоявший в партии большевиков, за две недели до восстания становится членом первого Политбюро ЦК партии вместе с Лениным, Зиновьевым, Каменевым, Сталиным, Сокольниковым и Бубновым. Ну и, наконец, Троцкий увидел, что и в составе самой большевистской верхушки нет единогласия: Зиновьев и Каменев голосовали против курса на вооруженное восстание.
Знаменитое заседание ЦК проходило на квартире меньшевика Суханова, безусловного противника восстания. Но все дело в том, что сам Суханов отсутствовал, а его жена-большевичка взяла на себя хозяйственную заботу о долгом, 10-часовом заседании. Сам Суханов вспоминал об этом: 'О, новые шутки веселой музы истории! Это верховное и решительное заседание состоялось у меня на квартире, все на той же Карповке, 32, кв. 3. Но все это было без моего ведома…'[61]. Через несколько дней несогласные с решением ЦК Зиновьев и Каменев обнародовали свое мнение. Вряд ли теперь мы назовем его капитулянтским. Возможно, оно было более взвешенно, чем другие. В 'Новой жизни' они опубликовали заявление, в котором говорилось: 'Не только я (Каменев. —
Троцкий решительно не мог понять этих колебаний. Он объяснял их больше духовной слабостью и боязнью исторической ответственности, нежели просчетами в анализе конкретной ситуации. Ознакомившись с фондом Г.Е.Зиновьева, особенно с его последними письмами Сталину незадолго до своей гибели, смею утверждать: у этого человека (а Каменев почти всю жизнь шел за ним) 'духовный стержень' всегда был слабым, его оригинальному мышлению не хватало мужества. Свое октябрьское заявление Зиновьев и не пытался защищать… Он только каялся. Таким Зиновьев был всю жизнь. И в пору своей наивысшей известности, в в последние месяцы своей трагической жизни. 'Мускулы' воли у него всегда были дряблыми. Например, за год с небольшим до своего расстрела Зиновьев писал Сталину: '…в моей душе горит одно желание: доказать Вам, что я больше не враг. Нет того требования, которого я не исполнил бы, чтобы доказать это… Я дохожу до того, что подолгу пристально гляжу на Ваш и других членов Политбюро портреты в газетах с мыслью: родные, загляните же в мою душу, неужели же Вы не видите, что я не враг Ваш больше, что я Ваш душой и телом, что я понял все, что я готов сделать все, чтобы заслужить прощение, снисхождение…'[63] Так мог говорить и писать только человек, которого сталинский застенок сделал духовно полностью беспомощным. Троцкий был замешен совсем из другого теста на
