– Не вам говорить о моих правах, – сквозь зубы процедил Дмитриев. – Вы моя жена, и вы можете считать своим только то, что я вам позволю. И если сочту нужным, вышвырну всех остальных. А теперь ступайте в спальню. Совершенно ясно, что в таком состоянии вы не можете ехать на прием к графине. Вы останетесь в постели до тех пор, пока я не решу, что вы полностью пришли в себя после этого вопиющего поступка. Если мне придется обращаться для этого к лекарю, уверяю вас, я не буду колебаться ни секунды.
Софья повернулась и молча вышла из кабинета. Еще в Диких Землях она научилась мужественно признавать поражения. Это не означает, что борьба прекращена вовсе. Дед говорил перед отъездом, что в новой жизни ей необходимо жить по правилам Диких Земель. Дедушка… Ей не хотелось огорчать его своими несчастьями. Софья надеялась справиться с ними сама. Но ведь он сказал, что отправляет ее в этот новый для нее мир не безоружной. Если ей понадобится его помощь, достаточно будет просто отправить Бориса с весточкой в Берхольское. Настало время пустить в ход это оружие. Придется пожаловаться старому князю, который, конечно же, будет возмущен столь бесчеловечным и бессмысленным отношением к ней, таким, как сегодня.
Но она не могла осуществить свой план немедленно. Надо оставаться в постели, как приказано, молча пережить горе и страдание по утрате того, что было частью ее самой, всячески демонстрировать мужу смирение и покорность – до тех пор, пока он не сочтет возможным снять с нее домашний арест.
Адам покинул дом Дмитриева, едва сдерживая себя от ярости на бессмысленную жестокость генерала, которая причинила Софье такую боль. Подойдя к конюшне, он увидел Бориса Михайлова и властным тоном окликнул его.
– Подойди-ка сюда, приятель!
– Слушаю, барин, – почесав затылок, откликнулся мужик и поспешил к нему, кланяясь на ходу. Их поведение ничем не могло привлечь внимания прочего дворового люда, которые, бросив мимолетный взгляд на адъютанта своего хозяина, вернулись к своим занятиям.
– Ты что-нибудь знаешь об этом торговце лошадьми? – негромко спросил Адам.
– Он из Грузии, – так же тихо ответил Борис. – Сказал, что сегодня днем с табуном лошадей отправляется по Смоленскому тракту. Выглядел очень довольным. – Взгляд его стал жестким. – И есть отчего. Купить такого коня за тридцать рублей серебром!
– За тридцать рублей! – задохнулся Адам. Взяв себя в руки, он уточнил: – По Смоленскому тракту?
Борис кивнул и взглянул на солнце.
– Отправился примерно четыре часа назад, барин.
С табуном, в котором половина плохо объезженных коней, он далеко не уехал. На резвой лошади его догнать несложно.
– Что мне надо сделать, чтобы справиться с Ханом в поводу? – без обиняков задал вопрос граф.
Ответ был не менее деловит:
– Держите его слева от себя. Он пугается резких движений. – Борис начал загибать пальцы. – Он не любит чужой руки на узде, так что попробует устроить вам испытание. Повод должен быть коротким. Если испугается и взбрыкнет, не пытайтесь тянуть его. Просто держите и уговаривайте. Если он решит вырваться, вы все равно его не удержите. – Борис задумчиво нахмурил лоб. – Да, Софья Алексеевна всегда разговаривает с ним. Уговоры его успокаивают. – Пожав плечами, он улыбнулся. – Впрочем, не знаю, подействует ли на него чужой голос.
– Подражать чужому голосу мне еще не приходилось, – сухо откликнулся Адам. – Надеюсь, до этого дело не дойдет.
– А княгиня?.. – запнулся Борис.
– Она ничего не знает. Пока. Она поссорилась с мужем. Я больше ничем не могу ей помочь, Борис. – Тень печали промелькнула на худощавом аристократическом лице. – Жена мужа – его собственность.
Впрочем, это правило не распространялось на его собственную жену – вероломную Еву и ее неизвестного любовника. Какого черта должен он оставаться верным… Нет! Он не может поступить так, как однажды поступили с ним. Однако, запретив себе когда-то даже думать об этом, Адам постепенно становился все менее решительным. На это оказывали влияние и его возмущение бессмысленной дмитриевской мстительностью, и собственное непреодолимое желание хоть чем-нибудь помочь Софье, и взаимное признание в любви, которое прозвучало за час до рассвета.
– Я приведу Хана в мою конюшню, – вернулся он к разговору. – Если появится возможность, скажи Софье Алексеевне, что я сделаю это обязательно. Я выкуплю Хана; у меня ему ничто не будет угрожать.
Борис Михайлов ни на мгновение не усомнился в намерении графа. По всему поведению этого человека можно было с уверенностью сказать, что он не бросает слов на ветер.
– Я передам, барин. Несмотря на ее мужество, такая жестокость – сильный удар для нее.
Адам вспомнив, какой мегерой она предстала перед Дмитриевым, невольно улыбнулся.
– Генералу ее не сломить, Борис.
– Будем надеяться, что вы правы, – хмуро откликнулся мужик. – Сломить можно кого угодно. Это вопрос времени. А времени у его сиятельства, я думаю, сколько угодно.
Адам не найдя возражений, молча взобрался в седло. Он направился в сторону Смоленского тракта, в погоню за торговцем лошадьми.
Борис Михайлов с угрюмым видом остался стоять у ворот конюшни. Он не стал делиться с полковником подозрениями о том, что у генерала есть некие особые, личные причины, тянущиеся корнями в далекое прошлое, мучить Софью Алексеевну. Что изменится для Софьи Алексеевны или для графа, расскажи он им о своих бездоказательных подозрениях?
На прием к княгине Нарышкиной князь Дмитриев прибыл в одиночестве, объяснив отсутствие дражайшей супруги жестокой мигренью. Он пробыл там около часу, был галантен, смущенно благодарил за прозвучавшие вновь поздравления с браком, благосклонно улыбался в ответ на заверения знакомых дам
