дом.
– Теперь она в надежных руках, – хмыкнул Голицын, наблюдавший за этой сценой. Потом обернулся к Адаму и коротко бросил: – Когда?
– В октябре.
– Дмитриев?
– Представления не имеет.
– Ты уверен?
– Уверен.
– Ну что ж, пора пропустить стаканчик-другой, заодно расскажешь мне все подробности, не так ли? Пока она под этой крышей, хочу, чтобы она ни о чем не беспокоилась, кроме того, что ей необходимо. Спокойная беременность – залог легких родов, это тебе любая женщина скажет. – Глубокомысленно изъяснившись, князь Голицын увлек гостя в библиотеку и плотно притворил за собой дверь.
После такой поддержки Адам почувствовал себя значительно легче. В этом доме Софи не дадут в обиду, ее будут холить и лелеять; он может спокойно оставить ее без лишних опасений на время поездки в Варшаву. Когда вернется, до родов еще останется много времени, А что будет потом… Что ж, чему быть, того не миновать.
Он уехал через два дня. Софи проводила его верхом до границы родового поместья.
– Да поможет тебе Бог, – пожелала она ему на прощание. – Все будет хорошо. Возвращайся скорее.
– Жди меня к именинам, – напомнил Адам, касаясь ее руки. – И еще, Софи… – Легкая улыбка тронула его губы. – Обещай, что будешь вести себя так, как советуют знающие люди.
– Теперь у меня небогатый выбор, – откликнулась она, улыбнувшись в ответ. – Татьяна охраняет меня, как волчица своего единственного волчонка. – Долгим взглядом она посмотрела в серые глаза, словно пытаясь проникнуть в душу, и наконец мягко вымолвила: – Ну, с Богом. В путь! А то мы так можем прощаться до бесконечности.
Он прикоснулся рукой к губам, послав ей воздушный поцелуй, и легким галопом поскакал по извилистому широкому белому тракту, теряющемуся в бескрайней степи.
Князь Павел Дмитриев покинул Высокую Порту и по-восточному гостеприимного султана в июне. Он имел предписание направляться прямиком в Санкт-Петербург, где в июле ожидали прибытия императрицы. На время августовской жары двор будет распущен; все разъедутся по своим загородным домам на берегу Финского залива. Павел Дмитриев тоже собирался в деревню, в свое поместье под Калугой. Проезжая по Крыму, по бескрайним степям, залитым летним солнцем, он предавался приятным размышлениям. Своим пребыванием при дворе Османской империй он остался весьма доволен, а особенно доволен обществом нескольких молодых турчанок, которых ему выделил султан на время визита в духе все того же восточного гостеприимства и в знак особого уважения.
Со всем энтузиазмом увлеченного исследователя Дмитриев посвятил себя изучению всего, что касалось образа жизни турков, и нашел его исключительно близким собственным представлениям. Нравы и обычаи, преобладающие в Османской империи, во всем за исключением религии удивительным образом совпадали с нравами, господствующими среди русской помещичьей знати. Разумеется, в России было запрещено многоженство, но многие русские помещики тем не менее имели собственные гаремы из числа крепостных крестьянок. Мусульмане распространили свои семейно-бытовые принципы даже на правительство. Для них считалось недопустимым, чтобы женщина имела хоть какую-то власть. Только в пределах гарема ее власть могла распространяться исключительно на женщин и зависела от того, насколько она удовлетворяет своего господина.
Россия не была столь последовательна в таком отношении к женщине. Если в кругу семьи власть мужчины оставалась непоколебимой, то женщины, столь же беспощадные в борьбе за эту власть, как и мужчины, в политической истории страны были не редкостью. Павел Дмитриев, которого никто не мог бы упрекнуть за малейшую критику в адрес государыни и которому в голову не пришло бы осмелиться не подчиниться ее воле, предпочитал относиться к присутствию женщины на российском троне как к недоразумению, которое должно разрешиться само собой со смертью правительницы и переходом власти к ее сыну.
Со всей четкостью перед ним предстал образ бесплодной жены, от мыслей о которой он никогда не мог избавиться. Вслед за этим с холодной мстительностью он подумал, что уже недалек тот день, когда он сможет приступить к исполнению своего намерения примерно наказать ее за все равнодушие, за непокорность, за то, что она не дает осуществиться его сладким мечтам о мести Голицыным. Но теперь он отомстит ей за все. В уединении калужского поместья, вдали от сердобольного ока государыни, он научит Софью Алексеевну всему, что усвоил в Высокой Порте.
По прибытии в Петербург Дмитриев незамедлительно направился в Зимний дворец. Императорский вояж закончился совсем недавно; теперь двор готовился перебираться на август в летнюю резиденцию – в Царское Село. Все ощущали тоскливое опустошение после возвращения на грешную землю из волшебной сказки; иллюзорный мир канул в прошлое.
Екатерина приветливо встретила своего генерала, сердечно поблагодарила за оказанную услугу по установлению дипломатических отношений с султаном. И только потом сообщила, что на обратном пути, находясь в Киеве, жена его выразила желание навестить деда.
– Я разрешила ей покинуть нас до декабря, – расплылась царица в мягкой улыбке. – Я не стану возражать, если ей захочется переждать зиму в Берходьском, но, разумеется, решать тут тебе, князь. – Вы очень добры к моей жене, ваше величество, – проговорил с поклоном Дмитриев, пряча глаза, чтобы не показать вспыхнувшую с новой силой ярость при мысли о том, что его опять оставили с носом. Складывалось ощущение, что все в каком-то заговоре против него. – Думаю, мне нелегко будет пережить расставание до окончания зимы.
– В таком случае тебе следует написать ей о своем решении, – более прохладно заметила Екатерина. – Полагаю, она не станет пренебрегать своими супружескими обязанностями.
– Надеюсь, – кисло откликнулся он.
– Благодарю тебя, князь, – совсем холодно взглянула на него Екатерина и углубилась в бумаги, лежащие на столе, давая понять, что аудиенция окончена.
Четыре месяца. Он ждал много лет удачного стечения обстоятельств. Еще четыре месяца погоды не
