'Травля, исключения, аресты сделают нашу платформу самым популярным, самым близким, самым дорогим документом международного рабочего движения. Исключайте, — вы не остановите победы оппозиции, т. е. победы революционного единства нашей партии и Коминтерна!'[123]
День 23 октября 1927 года, канун десятилетия Октябрьской революции, стал для одного из ее триумфаторов последним выступлением в 'штабе победоносной партии'. Теперь ему останется только вспоминать прошлое и бороться пером, организацией своих малочисленных сторонников, которые будут называть себя 'большевиками-ленинцами'.
Все шло по сценарию, разработанному в кабинете генсека. После дружного хора осуждений, яростно требовавших изгнания Троцкого из ЦК и партии, слово взял Главный режиссер политического спектакля. Напомню лишь некоторые фрагменты его полуторачасового выступления. Негромким голосом, изредка заглядывая в текст, временами резко размахивая здоровой правой рукой, словно отсекая повинные головы, Сталин начал вкрадчиво:
'Тот факт, что главные нападки направлены против Сталина, этот факт объясняется тем, что Сталин знает, лучше, может быть, чем некоторые наши товарищи, все плутни оппозиции; надуть его, пожалуй, не так-то легко, и вот они направляют удар прежде всего против Сталина. Что ж, пусть ругаются на здоровье.
Да что Сталин, Сталин — человек маленький. Возьмите Ленина'. И генсек начал долго, пунктуально перечислять все грехи Троцкого, его 'хулиганскую травлю Ленина'. Сталин вновь вспоминает письмо Троцкого к Чхеидзе в апреле 1913 года, где тот называет Ленина 'профессиональным эксплуататором всякой отсталости в русском рабочем движении'. Зачитав цитату, Сталин смотрит в глаза всему залу, жадно следящему за речью генсека:
'Язычок-то, язычок какой, обратите внимание, товарищи. Это пишет Троцкий. И пишет он о Ленине. Можно ли удивляться тому, что Троцкий, так бесцеремонно третирующий великого Ленина, сапога которого он не стоит, ругает теперь почем зря одного из многих учеников Ленина — тов. Сталина'[124].
Эти слова Сталин говорил и раньше, но этот прием помог ему сейчас вновь представить себя 'учеником Ленина', и получалось, что воевать с ним — почти одно и то же, что воевать с самим Лениным (который, кстати, сапог не носил).
Затем Сталин уличает Троцкого в непоследовательном отношении к 'Завещанию' Ленина. Да, в сентябре 1925 года оппозиционер утверждал, что сами разговоры о последнем распоряжении вождя — 'злостный вымысел'. Так 'на каком же основании, — повышает голос Сталин, — теперь Троцкий, Зиновьев и Каменев блудят языком, утверждая, что партия и ее ЦК 'скрывают' завещание Ленина?'
Речь, состоящая, как катехизис, из восьми частей, не оставляет камня на камне от оппозиции и Троцкого:
'В 1921 году Ленин предлагал исключить из ЦК и из партии Шляпникова не за организацию антипартийной типографии и не за союз с буржуазными интеллигентами, а за одно лишь то, что Шляпников осмелился выступить в партийной ячейке с критикой решений ВСНХ. Сравните теперь это поведение Ленина с тем, что делает теперь партия в отношении оппозиции, и вы поймете, до чего распустили мы дезорганизаторов и раскольников… Говорят об арестах исключенных из партии дезорганизаторов, ведущих антисоветскую работу. Да, мы арестовываем и будем арестовывать, если они не перестанут подкапываться под партию и Советскую власть'.
Последней фразой сказано больше, чем, возможно, хотел сам Сталин. За 'подкоп' под партию, которая создавалась как общественная организация, — тюрьма. По сути, этой фразой Сталин подтвердил быстрое превращение партии в государственную организацию, некий политический орден при хунте (пока не при диктаторе!).
'На прошлом пленуме ЦК и ЦКК в августе этого года меня ругали некоторые члены пленума за мягкость в отношении Троцкого и Зиновьева, за то, что я отговаривал пленум от немедленного исключения Троцкого и Зиновьева из ЦК… Возможно, что я тогда
Из уст Сталина слышать, что он может 'передобрить' — случай уникальный. Больше этого он, конечно, не допустит. 'Теперь надо стоять нам в первых рядах тех товарищей, которые требуют исключения Троцкого и Зиновьева из ЦК'.
Стоит подумать, почему после этих слов весь зал бурно аплодировал и скандировал: 'Правильно! Троцкого из партии!' В такой партии (ордене) так и должно быть. Эффект психологического единения с вождем, когда рациональное в сознании отступает на задний план, а на первый выходят чувства фанатичной солидарности, стадности, бездумия. И как много будет такого в последующие годы! Сколько светлых, честных голов затопчет толпа! У Сталина была особая манера говорить: сказав эффектную фразу, он делал долгую паузу, глядя в зал, ожидая аплодисментов. И они всегда были… Напомнив о брошюре Троцкого 'Наши политические задачи', изданной еще в 1904 году, Сталин обводит глазами участников заседания и эффектно заканчивает свою длинную речь:
'Брошюра эта интересна, между прочим, тем, что ее посвящает Троцкий меньшевику П.Аксельроду. Там так и сказано: 'Дорогому учителю Павлу Борисовичу Аксельроду'.
Ну что же, скатертью дорога к 'дорогому учителю Павлу
Борисовичу Аксельроду'! Скатертью дорога! Только поторопитесь, достопочтенный Троцкий, так как 'Павел Борисович', ввиду его дряхлости, может в скором времени помереть, а вы можете не поспеть к 'учителю'[125].
Да, ту брошюру Троцкий посвятил П.Б.Аксельроду… Я говорил об этом в первой книге. Но Сталин еще не сказал, что в этой работе Троцкий, обвиняя В.Ульянова в диктаторстве, называет его 'Максимилианом Лениным'! Молодой Л.Бронштейн отмечал тогда, что 'бедный вождь' пришел к мысли, что его 'подсиживает… партия!' Далее он писал: 'Здесь тайна неудачи Ленина, и здесь же причина его мелочной подозрительности. Эта злостная и нравственно-отвратительная подозрительность Ленина, плоская карикатура трагической нетерпимости якобинизма, является, это нужно признать, наследием и вместе вырождением старой 'искровской тактики'[126]. И хотя Сталин не стал приводить этих давних оценок, сказанного им было уже достаточно…
Сталин ожидал продолжительных аплодисментов, и они были. Долгие и, нельзя умолчать, искренние. Не все обратили особое внимание на сталинскую фразу: 'Скатертью дорога к 'дорогому учителю Павлу Борисовичу Аксельроду'!' А мне кажется, она не была случайной. В 1927 году Сталин уже думал, как избавиться от Троцкого; физически устранить его он еще не решался, ссылка на восток лишь частично изолировала бы эту крупную личность… Сталину уже в год десятилетия Октября не раз приходила мысль выдворить Троцкого за границу, как это они — Политбюро — проделали вместе с Лениным в отношении большой группы русской интеллигенции. Думаю, что Сталин уже на октябрьском Пленуме 1927 года обмолвился о своем дальнем замысле.
В защиту Троцкого на Пленуме хотел выступить Х.Раковский. Но слова ему не дали. Он пытался опубликовать свою речь в 'Дискуссионном листке', довести, ее до сведения партии, но тщетно. В архиве Троцкого сохранилась эта непроизнесенная Раковским речь, и я приведу здесь лишь один ее фрагмент, чтобы показать, сколь эфемерной была аргументация Сталина:
'Нельзя же считать аргументами за исключение то, что приводил здесь тов. Сталин, например, указание на изданную тов. Троцким в 1904 г. брошюру, которую он посвящал 'дорогому учителю П.Б.Аксельроду'. Я не знаю, забыл ли тов. Сталин или он не знает, что Ленин несколько раньше тов. Троцкого также называл Аксельрода 'дорогим учителем'? Нельзя также считать аргументами всю эту дребедень, все эти антибиографические и биографические сведения, которые в обилии приводились здесь, но которые с излишком покрываются обоснованной теоретической критикой, которую мы слышали со стороны оппозиции'[127]. Но если бы Пленум и слушал речь Христиана Раковского, он бы ее все равно не услышал. Логика борьбы довела стороны до политической глухоты. Однодумство рождало каменоломни догматизма, в которых гасла любая свежая мысль.
Троцкий оказался вне Центрального Комитета. Это было его второе крупное официальное поражение в том роковом году. Собрав бумаги и сунув их в старый портфель, бросив потухший взгляд на президиум,
