чем мне. Если внутреннее развитие пойдет дальше по тем рельсам, по которым оно движется сейчас, катастрофа неизбежна'.
Это были слова пророка. Троцкий видел туманную даль далекого грядущего, чувствовал, несмотря на 'пятилетки в четыре года', фантастические 'проценты роста производства', невиданный и неподдельный 'энтузиазм миллионов людей', что поезд социализма набирает ход, но… движется к огромной исторической неудаче. Мы осознали ее лишь в 80-е годы, но она подкралась к стране десятилетиями раньше под звон фанфар, победных рапортов и мажорных ритмов.
'Совершенно безнадежной и гибельной является мысль овладеть нынешней обстановкой при помощи одних репрессий… Что надо сделать? Прежде всего возродить партию. Это болезненный процесс, но через него надо пройти. 'Левая' оппозиция — я в этом не сомневаюсь ни на минуту — будет готова оказать ЦК полное содействие в том, чтобы перевести партию на рельсы нормального существования без потрясений или с наименьшими потрясениями… Дело идет о судьбе рабочего государства и международной революции на многие годы'.
Изгнанник, предчувствуя то, что сейчас называют исторической неудачей, тем не менее видит пути ее предотвращения однобоко, метафизически. Он выступает против бюрократии и тоталитаризма, но по- прежнему верит в революционные методы одной-единственной партии. У него нет и мысли поставить под сомнение исходные большевистские аксиомы. Троцкий отмечает, что согласия между нынешним руководством и 'левой' оппозицией достигнуть можно. 'Как ни напряжена атмосфера, но разрядить ее можно в несколько последовательных этапов при доброй воле с обеих сторон… Цель настоящего письма в том, чтобы заявить о наличии доброй воли у 'левой' оппозиции'. Политбюро могло бы, заканчивает Троцкий, выбрать соответствующие формы и средства, если бы оно 'сочло необходимым вступить в предварительные переговоры без всякой огласки'[109].
Но, естественно, ответа не последовало и не могло последовать. Диктатор ждал совсем других вестей. Как мне удалось установить, Сталин, прочитав письмо, грязно выругался и бросил в адрес Менжинского, что тот 'перестал ловить мышей' и ему пора наконец заставить замолчать Троцкого. Председатель ОГПУ СССР был болен, и если бы не его скорая смерть, то едва ли он задержался бы на этом посту и, несомненно, разделил бы участь других опальных деятелей.
Это отступление я сделал за тем, чтобы показать, что и в условиях, когда Троцкий и его семья были поставлены в положение скитальцев, он сделал еще одну наивную попытку примирения с режимом, попытку вернуть его к демократическим, революционным идеалам. Этот жест был также отвергнут, и преследование Троцкого было усилено. В мае 1938 года 'Бюллетень оппозиции' выступил с предупреждением: редакции известны намерения НКВД в отношении Троцкого. 'Пока жив Л.Д.Троцкий, — говорилось в статье, — роль Сталина, как истребителя старой гвардии большевиков, не выполнена. Недостаточно приговорить тов. Троцкого, вместе с Зиновьевым, Каменевым, Бухариным и др. жертвами террора, к смерти. Нужно приговор привести в исполнение'[110]. В журнале перечислялись подозрительные лица, которые шли по следам Троцкого из страны в страну.
Среда предупреждений о нарастающей опасности одно было очень весомым: в письме подробно, со знанием дела, говорилось о планах НКВД по убийству Троцкого. Это письмо, как потом выяснилось, послал один из высокопоставленных невозвращенцев сталинской разведки — Александр Орлов, тот самый Орлов, который спустя годы напишет сенсационную книгу 'Тайная история сталинских преступлений'. Но подписано письмо было неким Штейном, якобы родственником беглеца в Японию Люшкова {10}. Л.Эстрин, ездившая к Троцкому в Мексику, рассказывала, что письмо от имени 'Штейна' предупреждало Троцкого об опасности, исходящей из оставшегося окружения его старшего сына. 'Штейн имел якобы свидания с Люшковым до того, как тот оказался в Японии. Люшков вроде бы просил предупредить об угрозе, нависшей над 'Стариком', и прежде всего от человека, которого зовут 'Марком'. Фамилию 'Марка' Люшков не помнит'. Автор письма советовал не доверять никому, кто явится к нему с рекомендацией 'Марка'. 'Штейн' предлагал 'Старику' дать ответ в местной газете, свидетельствующий о получении письма.
Троцкий поместил в газете такое объявление: 'Ваше письмо получено и принято к сведению. Прошу явиться для личных разговоров'[111]. Но автор не явился в Койоакан, и Троцкий счел письмо провокацией НКВД. Доверие к 'Маку' осталось неизменным. А предупреждения, при всей их важности, — это только предупреждения. Опасности они не устраняют. Хотя и требуют повышенной бдительности.
Трагедия семьи Троцкого стала лишь отражением трагедии всего советского народа. Пытаясь ускорить прорыв к 'лучезарному будущему' с помощью мировой революции, Троцкий был одним из главных творцов огромного зла, сопутствовавшего утопии. Это зло поглотило его семью, а затем и его самого. Трагедия изгнанника и его семьи, как и миллионов советских людей, стала результатом насилия и надругательства над свободой. Ибо 'свобода' под 'железной пятой' диктатора — это всегда трагедия.
Московские процессы
Вглядываясь в мирные дали с заброшенного островка в Мраморном море, вслушиваясь в нескладный гул политических страстей, Троцкий рвался в эпицентр классовых схваток, надеясь, что он сможет там заявить о себе громче и увереннее. Все долгие четыре года проживания на Принкипо он не прекращал попыток получить разрешение выехать в одну из европейских столиц. С приходом Гитлера к власти Берлин однозначно отпал.
После изнурительной переписки и дипломатических проволочек Троцкий получил наконец разрешение перебраться во Францию — страну, с которой у него было так много связано.
Упаковывая вместе со своим секретарем голландцем Хеаном Ван Хейхеноортом, который останется с ним до последних дней его жизни, бесценные ящики с архивными документами, уцелевшими книгами, бесчисленными вырезками из советских и западных газет, Троцкий мог отметить, что его литературный багаж стал заметно весомее. Именно здесь он написал свои лучшие книги — 'История русской революции' и 'Моя жизнь', сотни статей, дал десятки интервью журналистам, в которых не уставал повторять: ленинизм не умер, идея мировой революции — не утопия, сталинизм — лишь трагический зигзаг в русской истории. В творческом, литературном отношении 'турецкий' период изгнания оказался исключительно плодотворным. Изоляция от 'шума городского', непосредственной политической деятельности аккумулировали энергию лидера 'левой' оппозиции для создания теоретических, исторических и литературных произведений.
О своей работе на острове изгнанник писал: 'На Принкипо хорошо работать с пером в руках, особенно осенью и зимою, когда остров совсем пустеет и в парке появляются вальдшнепы. Здесь нет не только театров, но и кинематографов. Езда на автомобилях запрещена. Много ли таких мест на свете? У нас в доме нет телефона. Ослиный крик успокоительно действует на нервы. Что Принкипо есть остров, этого нельзя забыть ни на минуту, ибо море под окном, и от моря нельзя скрыться ни в одной точке острова. В десяти метрах от каменного забора мы ловим рыбу, в пятидесяти метрах — омаров. Целыми неделями море спокойно, как озеро'[112]. Конечно, это изгнание, задворки Европы, но творить здесь было легко…
Троцкий еще не знает, что в оставшиеся годы уже не создаст ничего крупного, непреходящего, за исключением лишь небольшой книги 'Преданная революция', о которой даже Виктор Серж, готовивший ее к печати, заметил: 'Она громоздка, наспех написана, в ней мало литературы…'[113] В жертву политической злободневности приносилось все, и литературный талант в том числе. Грядущие 'французский', 'норвежский' и 'мексиканский' этапы его странствий пройдут под знаком рождения его желанного детища — IV Интернационала. Он еще сумеет убедиться, сколь пестрой, разношерстной и малоперспективной окажется эта сектантская организация. Но лишь другие много позже убедятся, как она живуча{11}.
Живучесть троцкизма объясняется, на мой взгляд, не актуальностью идей, которые когда-то высказал певец мировой революции, а потребностью какого-то узкого круга лиц в любом обществе и в любое время исповедовать крайние взгляды. Иногда это правые (неофашисты, неосталинисты), порой — левые (троцкисты). Что касается троцкизма, то это не только специфическая форма самовыражения отдельных
