Троцкий. Книга 2

Летописец революции

Патриарх исторической науки Геродот считал, что задача летописца состоит в том, 'чтобы от времени не изгладилось в памяти все, что совершено людьми, а также чтобы не заглохла слава о великих и достойных удивления деяниях…'[76] Геродот, созерцая греко-персидские войны (500–449 гг. до н. э.), стал писать 'истории'. Троцкий, который по праву является выдающимся историком, не просто созерцал, а творил то, о чем он затем спешил поведать людям.

На всех исторических описаниях революционера лежит печать личного опыта. Может быть, поэтому, обращаясь к историческим сочинениям Троцкого, мы не только сухо отмечаем 'этапы', 'периоды', 'эпохи' человеческой эволюции, как бывает при чтении обычной исторической литературы, но чувствуем борение страстей, воль, интеллектов людей, прошедших по сцене бытия. История по Троцкому — это бесконечная галерея лиц, сражающихся, смятенных, одержимых, действующих в соответствии с объективными законами развития. Троцкий всем своим творчеством старался показать, что история развивается 'по Марксу' не в фатальном смысле, а с точки зрения закономерности ее 'технологии'. По сравнению со многими писателями периода русских революций Троцкий никогда не ограничивается событийной летописью. Он стремится подняться до высот философии истории. Прошлое для него — это всегда драма идей и драма людей.

Я не знаю ни одного марксиста, который бы так подробно, масштабно и увлеченно описал все три русские революции. К ним можно относиться по-разному, но нельзя не признать: в книгах Троцкого изложена большевистская версия революций. Не поняв эту версию, трудно понять советское прошлое. О первой революции Троцким написано множество статей. Это, пожалуй, еще не 'история' в собственном смысле слова, а горячие 'сводки' с поля боя, которые по прошествии десятилетий стали летописью первого штурма самодержавия. 'Революция пришла, — писал Троцкий, — и закончила период нашего политического детства. Она сдала в архив наш традиционный либерализм с его единственным достоянием: верой в счастливую смену правительственных фигур'[77]. Троцкий как революционный радикал полагал, что была возможность всероссийского восстания, но этому помешал ряд обстоятельств, и особенно — нерешительность демократических либералов. Поэтому 'наша борьба за революцию, — подчеркивал Троцкий в статье 'Что же дальше?', — наша подготовка к революции будет… беспощадной борьбой с либерализмом за влияние на массы…'[78]

Троцкий своими статьями о первой русской революции представляет потомкам широчайшую панораму событий, процессов, лиц, противоборств. Это статьи о Булыгинской Думе^{19} , профессоре П.Н.Милюкове, октябрьской стачке; речи на заседаниях Совета рабочих депутатов, ответы Витте; статьи о 'Сыне Отечества' и 'Новом времени', о Георгии Плеханове и Петре Струве… Летопись революции пока бессистемна, фрагментарна, стихийна. Повторюсь: это еще не собственно 'писаная' история, а ее импульсивное отражение. Тем не менее для человека, интересующегося историческим срезом того времени, многочисленные статьи Троцкого о первой русской революции — богатая пища для размышлений. В своем письме в Истпарт, направленном в августе 1921 года, Троцкий уже спустя полтора десятилетия после революционных событий начала века делает важные дополнения и оценки по поводу минувшего[79]. Он как бы примеряется к мантии летописца. Но в этих исторических заметках пока почти что отсутствует он сам. Лишь изредка говорит Троцкий о себе. Исторический эгоцентризм, в котором позже биографы не без оснований начнут обвинять революционера, пока еще отсутствует.

Первую серьезную попытку рассказать об Октябрьской революции Троцкий предпринял уже через несколько месяцев после памятных событий драматической ночи с 25 на 26 октября 1917 года. Находясь на переговорах в Брест-Литовске, он вечерами готовил очерк, который вышел в виде небольшой книжки, выдержавшей много изданий в России и за рубежом.

Настоящим историком Троцкий стал в 50 лет. К этому времени переменчивая судьба испытывала его на духовную прочность. По мнению наиболее серьезных исследователей жизни и трудов Троцкого, к лучшим книгам из всего созданного им относится 'История русской революции' в двух томах и автобиографическая двухтомная книга 'Моя жизнь'. Даже если бы изгнанник не написал больше ничего, кроме этих работ, его имя навсегда бы осталось в ряду талантливых исторических писателей. Почти в 50 главах и приложениях обширного труда о революциях 1917 года Троцкий развертывает огромное полотно в двух актах: Февраль и Октябрь. Сейчас единственный черновик этой работы находится в архиве Гуверовского института по проблемам войны, революции и мира при Стэнфордском университете. Почему документы Троцкого оказались там?

Дело в том, что Борис Николаевский, перебравшийся в США еще до войны, продал в 1963 году 'свой' архив этому институту. Каким образом рукописи Троцкого попали к Николаевскому, не совсем ясно. Как я писал раньше, Троцкий, перед тем как перебраться в Норвегию, передал часть архива Институту исторических исследований на улице Мишле, 7, в Париже. Там работал и Николаевский. Архив этого института в ночь с 6 на 7 ноября 1936 года был разграблен. Куда девались многие рукописи, статьи, письма ('весом в 80 кг', как писал Л.Седов), теперь мы знаем. Все они — в подлинниках или в копиях — перекочевали по частям в Москву. Многие документы докладывались лично Сталину. Роль М.Зборовского в этой длительной операции нам известна. В почте, которую ежедневно доставлял вождю А.Н.Поскребышев, не раз встречались доклады такого рода:

'Совершенно секретно. Секретарю ЦК ВКП(б) — тов. Сталину. Направляю Вам 103 письма, изъятые из архива Троцкого в Париже.

Письма содержат переписку Троцкого с американским троцкистом Истменом и его женой Еленой Васильевной Крыленко за 1929–1933 гг.

Народный комиссар внутренних дел Союза ССР

Ежов' [80].

Ну а как некоторые материалы попали к Николаевскому?

Борис Николаевский, который пережил Троцкого на 26 лет, увлекался коллекционированием редких документов, фотографий, писем о российском революционном движении. В США он оказался в год смерти Троцкого и вместе со своей женой, Анной Бургиной, неплохо классифицировал архив, который, повторю, в 1963 году он продал Гуверовскому институту. Здесь в основном рукописи его книг и писем первой половины последней эмиграции. О коллекции Николаевского существует интересная публикация американских ученых Дейла Рида и Майкла Якобсона[81].

Во всяком случае, нет данных о том, что Троцкий лично сам передавал Николаевскому бумаги. Думаю, что 'хранитель документов' кое-что прихватил для своей коллекции. А таких документов при передаче в Гуверовский институт оказалось более четырехсот, главным образом тех, что были написаны на Принкипо. 'История русской революции' — главный раритет этой коллекции.

Впрочем, на то, куда и как исчез архив, проливает свет одно пространное донесение Зборовского в Москву, направленное 7 ноября 1936 года. Вот вкратце изложение доклада, хранящегося в архивах НКВД:

'В 12 часов дня меня вызвал 'Сынок' (Л.Седов. — Д.В.). В кафе пришла также 'Соседка' (Л.Эстрин. — Д.В.). 'Сынок' заявляет, что ночью ГПУ выкрало архив 'Старика' из Института. 'Сынок' тут же говорит, что знали всего четыре человека о местонахождении архива: он, 'Соседка', Николаевский и я. Первые три человека — вне подозрений. Остается — 'Мак' (Зборовский. — Д.В.). Его мы знаем всего два года… Но, помолчав, 'Сынок' говорит, что лично питает к 'Маку' стопроцентное доверие. Нужно проверить, цел ли второй архив, хранящийся в конспиративном месте. (Здесь на полях пометка 'Мака': 'Этот архив нами уже сфотографирован'. — Д.В.) Их беспокоит следствие полиции, которая едва ли найдет архив, но вскроет нечто другое.

Мне стало известно, что в мое отсутствие Николаевский, 'Сынок' и 'Соседка' обсуждали возможность похищения архива 'Маком'. Но в конце концов отвергли это подозрение, а в полиции все заявили: 'Это дело рук ГПУ'. Когда же им намекнули на 'Мака', 'Соседка' заявила: 'Ни в коем случае. Нужно быть гениальным, чтобы так играть в течение двух лет. Я прекрасно помню, как он реагировал на расстрелы в Москве…'