справедливым.
Джастину захотелось схватить жену за плечи и долго трясти. До тех пор, пока у нее не начнут стучать зубы, а из глаз навсегда не исчезнет вызывающее выражение. Он сделал шаг вперед и крепко сжал ее руки. Даниэль вздрогнула, но, взглянув в его посветлевшие от гнева, немигающие глаза, не сказала ни слова. Джастин глубоко вздохнул и разжал пальцы.
— Благодарите Бога за то, что вы беременны, — прошептал он. — Ибо это единственное, что меня сейчас сдерживает.
Он отвесил ей сухой поклон и вышел из комнаты, боясь окончательно потерять над собой контроль.
В ту ночь Даниэль не сомкнула глаз. У нее болели руки, ноги и спина. Горели царапины на теле. Однако принятый днем наркотик продолжал действовать, и она не чувствовала усталости. Сцена разговора с мужем как наяву снова и снова вставала в ее лихорадочном сознании. И каждый раз Даниэль не могла отыскать ни островка надежды в океане произнесенных слов. Ей казалось, что она попала в глухой тупик: откажись она уступить, Джастин силой заставил бы ее это сделать, но если бы он пошел на такое, то ни о каком возврате к прежним отношениям между ними не могло быть и речи. Даниэль твердо знала, что не потерпит взаимоотношений, в которых ей придется играть подчиненную роль и кого-то, слушаться, независимо от того, считает она указания этого человека правильными или нет. Однако Данни любила своего мужа всем сердцем и знала, что он любит ее не меньше. Итак, что же им оставалось делать?
Перед самым рассветом Даниэль все же удалось заснуть беспокойным сном, полным кошмаров. Ей снились какие-то хохочущие лица, длинные когти чудовищных ворон, огромной стаей набросившихся на нее, чтобы растерзать. Она побежала от них по длинному темному коридору с холодным каменным полом и вдруг упала. Вороны устремились к ней, но путь им преградила чья-то громадная фигура. Даниэль знала, что это Джастин. Она бросилась к нему в объятия и вдруг увидела, что у него… нет лица.
Ее приглушенные рыдания долетели через дверь до слуха мужа, который лежал на кровати, вперившись взглядом в потолок, и размышлял примерно о том же, о чем и Даниэль. Пробурчав какое-то проклятие, он вскочил и бросился в соседнюю комнату.
— Данни! — воскликнул Джастин, увидев супругу, лежащую на кровати с залитым слезами лицом.
Она подняла голову и посмотрела на него, как будто не узнавая. И это особенно испугало Линтона. Он сорвал с нее простыню, опустился на край кровати и посадил жену к себе на колени.
— У вас нет лица… — стонала Даниэль. — Его не было… Это были вы и не вы… Вместо лица — какое-то бледное пятно…
— Успокойтесь, умоляю! — прошептал граф, проводя ладонью Даниэль по своей щеке. — У меня есть лицо, любовь моя. Вы чувствуете? А теперь посмотрите на меня. Это был просто кошмарный сон.
Она неподвижно лежала в объятиях Джастина, стараясь убедить себя, что все эти ужасы действительно ей только приснились. Наконец, придя в себя, Даниэль подняла на мужа полные слез глаза:
— Что мы будем делать, Джастин? Я знаю: вы очень разозлились… испугались того, что могло случиться. Мой поступок совершенно справедливо показался вам легкомысленным. Но поймите, несмотря ни на какие возможные последствия этого шага для меня и нашего будущего младенца, я все равно не смогла бы поступить иначе. Если вы запрете меня в четырех стенах, я этого не вынесу, а прежние отношения между нами станут невозможными.
— Но я хотел бы немедленно помириться, Даниэль! Впредь вы будете поступать только так, как сами считаете нужным. Я не стану вмешиваться. Но во имя жизни нашего ребенка я должен оградить вас от искушений. Не надо воспринимать жизнь в Дейнсбери как какое-то заточение. Я также уверен, что мое общество не будет вам уж очень в тягость.
Линтон попытался улыбнуться, но Даниэль никак на это не отреагировала.
— Вы никак не можете меня понять, Джастин, — ответила она. — И совершенно правы, когда говорите, что я буду поступать так, как сама считаю нужным. Но делать это я буду только из чувства долга, а не потому, что получила от вас разрешение. Я не ваша собственность, Джастин. Я принадлежу только самой себе. Именно поэтому, даже любя вас всем сердцем, я никогда не позволю лепить из меня что-то по вашему желанию. Вы можете подвергнуть меня заточению, но при этом только я одна буду судить, вправе ли вы были так поступить. И конечно, в любом случае мы оба от этого ничего не выиграем. А проиграем очень много.
Великий Боже! Линтон беспомощно смотрел в полное решимости лицо супруги и видел в нем крушение всех своих надежд.
— Очень жаль, Даниэль, — сказал он тихим голосом, — но я обязан поступить так, как подсказывает мне долг. Вам пора определить, что для вас важнее. И никто не смеет давать вам при этом советов, кроме меня. Если вы будете мне сопротивляться, то нашу семью действительно постигнет несчастная судьба. Но в интересах более счастливого будущего я готов на это пойти.
Джастин осторожно снял Даниэль с колен и вновь положил на кровать.
— Другими словами, мое счастье для вас ничего не значит, Джастин? — И Даниэль отвернулась лицом к стене.
— Как раз наоборот, оно очень много для меня значит! Но я уверен, что вы будете чувствовать себя гораздо счастливее, научившись достойно жить в полном согласии со своим положением в обществе. Вы все еще ребенок, Даниэль, но уже скоро станете матерью. Матерью — моего ребенка. Поэтому пора оставить детское упрямство!
Джастин дернул за шнурок звонка и поднялся:
— А теперь снимите эту мокрую ночную рубашку, примите горячую ванну и снова ложитесь в постель. Потом выпейте чашку горячего шоколада. Я зайду позже и в случае нового непослушания буду вынужден превратиться в тюремщика.
Линтон вышел из комнаты, не сказав больше ни слова и чуть не столкнувшись в дверях с пришедшей на звон колокольчика Молли.
— Чем могу быть вам полезна, миледи? — спросила девушка, подойдя к постели хозяйки и с ужасом вглядываясь в ее смертельно бледное лицо и лихорадочно горящие огромные глаза.
— Ничем, — односложно ответила Даниэль, не желая посвящать служанку во все тайны своей семейной жизни. — Я хочу только, чтобы меня оставили в покое и дали возможность поспать. Вы, Молли, можете быть свободны до полудня.
Молли еще раз с сомнением посмотрела на безжизненное лицо хозяйки, но поскольку прислуге не полагается задавать лишних вопросов, сделала реверанс и вышла из комнаты.
Первым препятствием на пути выполнения плана бегства Даниэль из дома оказались бриджи. Она не носила их уже два с лишним месяца и сейчас с удивлением обнаружила, что они на нее не налезают. Это означало, что ей не удастся покинуть дом Линтона в той одежде, в которой она в него вошла. Недовольно пожав плечами, Даниэль надела свой самый простой костюм для верховой езды и собрала все ей лично принадлежавшие вещи. Потом достала шкатулку с драгоценностями, доставшимися от матери, и положила ее на туалетный столик. Надо будет как-то ухитриться их продать. Правда, это не так срочно. Пока у нее есть достаточно денег; их должно хватить на несколько месяцев. Вдобавок среди соотечественников у нее немало друзей, которых Джастин не знает. Они охотно приютят ее…
После рождения малыша она переедет куда-нибудь в провинцию. В деревню, где сможет жить, имея более чем достаточно средств для себя и воспитания ребенка…
Но о чем она думает?! Какой дьявол нашептывает ей такие мысли?
Даниэль посмотрела на себя в зеркало. Когда родится ребенок… Да какое право она имеет лишать сына Линтона его отца, имени и фамильного достояния? А отнимать сына у Джастина? Нет, она уже больше не свободный человек, который может бежать куда угодно и от чего угодно! Она сознательно зачала ребенка и, тем не менее, чуть не пожертвовала им… Великий Боже! Ведь Линтон был прав, называя ее безрассудной, глупой, упрямой и испорченной!
Добровольное заточение Даниэль неожиданно оградило ее высокой стеной от всего остального мира. Одинокая и покинутая, сидела она на кровати, машинально поглаживая свой живот…
Граф завтракал, когда ему доложили о приходе старшего Робертса. С вежливым достоинством гость отказался от предложения что-нибудь съесть или выпить. Он подчеркнул, что цель его прихода — осведомиться о состоянии здоровья графини Линтон. Кроме того, он хотел бы выразить ей от имени всей
