– Неужели вы это сделаете?
– Конечно сделаю. Разве это трудно? И я вот что предложу вам. Я попрошу, чтобы она написала ответ, и я вам пошлю его, куда вы скажете. А потом вы опять напишете ко мне и я передам, и так вы будете в переписке. Лопухины уезжают в Петербург, но и я перевожусь туда же...
– Никак не ожидал, никак не ожидал, – повторил несколько раз Гагарин. – Спасибо вам!
ГЛАВА XVIII
Через три недели после отъезда государя в «Московских Ведомостях» было напечатано в числе прочих назначений известие о переводе коллежского, секретаря Радовича в Петербург за обер- прокурорский стол правительствующего сената, о пожаловании ему камер-юнкерского звания и даровании трех тысяч ежегодно.
Это было значительно меньше того, во что выросли в городских сплетнях посыпавшиеся на Радовича блага. Говорили, что он назначается статс-секретарем, обер-церемониймейстером, а из трех тысяч было сделано уже тридцать.
Тем не менее и того, что выяснилось, казалось достаточным. Явилось официальное подтверждение, что «идиот» Радович, бывающий ежедневно у Лопухиных, переводится в Петербург. Значит ясно, и не подлежит никакому уже сомнению, что он идет на сделку брака с Анной Лопухиной.
Людмила Даниловна, маменька двух толстых дочек, единственным достоинством которых была их невинность, прочла известие в «Ведомостях», как и все остальные, но взволновалась им гораздо больше остальных. Она с такой уверенностью наметила Дениса Ивановича в женихи одной из своих дочек – все равно, которой – и так упорно возила их и сама ездила к Лидии Алексеевне, что постигшее ее вдруг разочарование превзошло всякие границы. Она знала о ходивших слухах, но твердо надеялась, что Лидия Алексеевна не допустит, чтобы свершилась такая комбинация. И вдруг, в самом деле, назначение в Петербург, и камер-юнкер, и три тысячи!..
Людмила Даниловна надела парадный роброн и отправилась к Радович, одна, без дочерей, с деловым визитом. Она мнила до сих пор, что сама Лидия Алексеевна угадывает ее намерения и благосклонно поощряет их, и теперь желала объясниться по этому поводу.
Лидия Алексеевна, давно вставшая после болезни с постели, но медленно поправлявшаяся, первый день принимала сегодня посторонних, чувствуя себя достаточно уже окрепшей.
Ходившие по городу слухи не были ей известны, потому что она никого не принимала, а Зиновий Яковлевич, чтобы не беспокоить ее, ничего не рассказывал. Лидия Алексеевна ждала со дня на день указа об отдаче ей сына в опеку, надеясь на свидание и разговор с государем. Зиновий Яковлевич, чтобы ободрить ее и дать силы для выздоровления, поддерживал в ней ожидание указа, который, впрочем, и ему казался возможным ввиду поступка Дениса Ивановича, явившегося к нему. Он рассчитал, что, может быть, Денис Иванович не такой уж круглый идиот, как это показалось ему в первую минуту, и приходил мириться с ним, проведав, что ему несдобровать. Корницкий ездил часто в опеку, чтобы справиться, как идет дело, и там чиновники, чтобы не упускать щедрых подачек, получаемых от него, водили его за нос и обнадеживали, хотя жалобная просьба Лидии Алексеевны на сына была давно положена под сукно.
Людмила Даниловна застала Лидию Алексеевну сидящей в кресле на балконе за пасьянсом. Радович была одета в свое обыкновенное платье – молдаван, введенный в моду для дома императрицей Екатериной II, и в чепчике с пышными лентами. Ее лицо было совсем коричневое, а белки глаз ярко желтые. Она очень похудела и изменилась.
Людмила Даниловна влетела шумно и шумно заговорила сразу, в своем волнении пренебрегая тем, что Радович по своему болезненному виду была сама на себя не похожа.
– Лидия Алексеевна, что же это? – заговорила она, всплеснув руками. – Вы читали?
– Здравствуйте, очень рада вас видеть. Садитесь! Что я читала? – степенно, с расстановкой проговорила Радович.
– Да сегодня в «Московских Ведомостях».
– Что в «Ведомостях»?
– Сын ваш, Денис Иванович, назначен...
«Под опеку! – подумала Лидия Алексеевна. – Наконец-то!»
– Камер-юнкером, – договорила Людмила Даниловна, – и в Петербург переводится...
– Как камер-юнкером?
– Да, говорили – статс-секретарем, я и тому не верила, но камер-юнкером.
«Московские Ведомости», получавшиеся у Радович, подавались непосредственно Зиновию Яковлевичу, и тот, когда нужно, рассказывал новости, а сама Лидия Алексеевна не читала газеты, считая это мужским, служебным делом.
– Я номер привезла, – продолжала Людмила Даниловна, доставая из ридикюля тетрадку и подавая ее хозяйке дома. – Вот, взгляните сами...
Радович взяла газету, повертела ее перед глазами, перелистала и протянула назад.
– Без очков не вижу, прочтите сами, – сказала она.
Она, бегло читая по-французски, разбирала по-русски почти по складам, но скрывала это. Людмила Даниловна прочла. Лидия Алексеевна долго сидела молча, соображая.
– Ну так что же? Милость государя, – пожала она плечами. – Сын Ивана Степановича Радовича, слуги отца императора, может получить царскую милость.
Как ни неожидан, как ни значителен был удар, нанесенный ей, гордая Лидия Алексеевна, несмотря на свою болезнь, совладала с собой, чтобы не выказать при посторонней, что сын явно пошел против нее и верх остался за ним.
– Да ведь он не за заслуги-отца, – наивно бухнула прямо Людмила Даниловна, – он за то, что женится на Лопухиной.
– Как женится? – вспыхнула Лидия Алексеевна, почувствовавшая, что нашелся выход для забушевавшего в ней гнева. – Как женится? Я слышала об этих разговорах, но могу вам сказать, что мой сын, Радович, никогда не пойдет ни на какую сделку со своей совестью, а если что, – добавила она на всякий случай, – то я не допущу этого...
– Да как же не допустите, когда это уже случилось, Лидия Алексеевна?
– Вздор, ничего не случилось! – вставая с места, крикнула Радович. – Вздор! Сплетница! Вон, и чтобы духу твоего не было!
Людмила Даниловна знала, что Радович – женщина сердитая, но в первый раз увидела, что это значит. Она съежилась, задрожала и испуганно залепетала:
– Да ведь я, Лидия Алексеевна...
– Вон! – кричала Радович. – Или я не хозяйка у себя в доме? Я думаю, что, слава Богу, еще хозяйка... А, не хозяйка я, по-вашему?
– Хозяйка.
– Ну так вон! – и Радович, подступив к Людмиле Даниловне, с силой вытянутой рукой показывала ей на дверь.
«Батюшки, побьет!» – решила перепуганная маменька «невинностей» и кинулась действительно вон.
Радович упала в кресло, схватила звонок и со всей мочи затрясла им. Адриан, Василиса, дежурная горничная сбежались на этот отчаянный призыв.
– Проводить... – приказала Лидия Алексеевна, – проводить эту барыню, вымести двор за нею и чтобы никогда не пускать.
Она опять поднялась. «Так-то, Екатерина Николаевна! Вы полагаете людей обводить? – закипело все ключом в ней. – Ну, погодите! Он все-таки мой сын, и я сделаю с ним то, что я хочу». И она с небывалой еще после болезни у нее бодростью пошла.
Василиса было сунулась к барыне, чтобы поддержать ее под руку, но та оттолкнула ее и пошла одна.
Она поднялась по лестнице и отворила дверь в комнату сына.
Денис Иванович у своего стола чертил на бумаге что-то вроде плана квартиры, которую он мечтал нанять в Петербурге. На этом плане была гостиная и рядом с нею нетвердыми штрихами обозначался дамский будуар.
