— Ах нет, радость моя! Когда мне хорошо растолкуют, я всегда отлично пойму. Скажите мне, зачем мы уехали вперед? Ведь они могут остаться в Бендерах.
— Навсегда?
— Нет, не навсегда, но, положим, на очень долгое время.
— Тогда и мы пробудем здесь это долгое время и подождем, пока они приедут сюда.
— А если они не приедут?
— Не могут не приехать. Куда бы они ни двинулись из Бендер, если только не хотят попасть к туркам, то должны проехать по этой дороге и остановиться здесь.
— Даже остановиться здесь? Это каким образом?
— Ну, это — мое дело!
— Конечно, это гениально, но, радость моя, доктор, позвольте считать, что на этот раз вы не правы. Все-таки безопаснее было ехать за ними, как я сказал, по пятам и не терять их из виду.
— Но если мы не теряли бы их из виду, то и они должны были бы видеть нас, приняли бы свои меры, и мы, что называется, спугнули бы их. Всякий, за кем следят, очень чутко относится к тому, что происходит сзади него, и почти никогда не обращает внимания на то, что делается впереди.
— Опять, моя радость, я должен признать, что и это соображение гениально, как и все ваши остальные. Когда же можно их ждать?
— Сегодня ночью.
— Так скоро?
— Да, они едут скорее нас, на переменных, тогда как мы ехали на своих, с двумя подставами только.
— Позвольте, вы говорите мы ехали «на своих», но значит ли это, что вы тут — хозяин, и я имею честь быть у вас в гостях?
— Догадка ваша не лишена справедливости. Да, я тут — хозяин, и вы у меня в гостях.
— Очень приятно, доктор, — воскликнул Тротото. — Я подымаю бокал за ваше здоровье!
— А я — за ваше!
Тротото довольно много пил и ел за ужином и вследствие этого ему спалось тяжело. После ужина сам доктор отвел его в спальню, обставленную со всеми удобствами, и сказал ему:
— Вот что, Артур Эсперович, заприте вашу дверь на ключ и оставайтесь тут до тех пор, пока я приду к вам.
— Но, моя радость, а если мне будет скучно? — поморщился и спросил Тротото.
— Что делать — поскучайте!.. Впрочем, лягте спать и постарайтесь хорошенько заснуть — во сне скучать не будете. Так или иначе, вам необходимо быть в заключении, пока я приду, а то Проворов, или Малоземова, или Нимфодора могут увидеть вас, и тогда все дело будет потеряно: они догадаются, что попали в ловушку.
— Но вас ведь они тоже могут увидеть, и тогда тоже догадаются.
— Меня они не увидят, будьте покойны. Уж вы только не показывайтесь никуда из своей комнаты.
Доктор простился и ушел, а Тротото запер дверь и лег спать на большую кровать под балдахином.
Но легко было доктору сказать: «Постарайтесь заснуть», — сделать же это оказалось гораздо труднее. Новое ли место было тому причиной, непривычная ли обстановка или съеденный обильный ужин и, главное, выпитое вино, — но только Тротото ворочался на мягкой постели и все время чувствовал самого себя, свое тело. Сердце билось и в виски стучало, и если он забывался дремотой, то ему чудились совсем несуразные нелепости: он видел себя великим магистром, у которого в животе устроена водяная мельница с неповорачивающимся жерновом, а фрейлина Малоземова дразнила его по этому поводу из-за спины Проворова документами.
Среди ночи он слышал на дворе возню и шум. Там раздавались говор и брань, очевидно, кучеров и конюхов. Тротото понял, что, должно быть, приехала Малоземова с Проворовым и что случилось все именно так, как предполагал Герман. Он даже встал с кровати и, подойдя к окну, приподнял штору, чтобы посмотреть, что делается на дворе, но окно снаружи было плотно затворено ставней, и решительно ничего не было видно. Артур Эсперович ограничился тем, что поправил масляный ночник, горевший в комнате, и, снова легши спать, впал в почти бредовое забытье.
Вдруг он вскочил. На этот раз на дворе кричало много голосов, топали, суетились и бегали. Сначала ничего нельзя было разобрать, потом камер-юнкер явственно различил испуганные крики:
— Пожар, пожар!
Он заметался по комнатам и не сразу сообразил, что естественнее всего кинуться к двери, чтобы спастись от угрожающей опасности. Однако дверь оказалась запертой на ключ снаружи. Тротото пробовал потрясти ее, но безуспешно: сделанная из массивного старого дуба, она была крепка, как железная. На дворе продолжали бегать и кричать. Тротото стал неистово стучать в дверь кулаками и ногами и орать во все горло:
— Пожар, на помощь, на помощь, человек погибает! Кулаков и ног ему показалось мало, и он схватил стул и принялся колотить стулом. Его заперли на ключ и теперь в суматохе пожара, очевидно, забыли о нем… он тут сгорит, задохнется в дыму. Ему казалось уже, что он испытывает предсмертные муки, что последний его час пробил.
Между тем крики на дворе затихли: там, по-видимому, успокоились и перестали бегать. Тротото тоже перестал стучать в дверь и подошел к окну. На дворе уже смеялись — хохот доносился очень определенно, — затем поговорили еще и разошлись.
«Очевидно, была фальшивая тревога», — сообразил несчастный камер-юнкер, обливаясь потом от избытка волнения и от физической усталости после упражнений со стулом.
— Ну, ночка! — произнес он вслух сам себе. Убедившись, что на дворе все тихо, он опять прилег, но его глаза открывались помимо его воли, и он вглядывался в полусумрак едва освещенной ночником спальни, не без труда следя за мелькавшими одна за другою бессвязными мыслями:
«Ну, хорошо, что была напрасная тревога, — думал он, — но кто поручится, что сейчас не вспыхнет настоящий пожар? А что будет тогда? Моего стука никто не слыхал и никто не явился ко мне, а я заперт. Кто имел право запереть меня? Если этот доктор Герман — великий магистр, то все-таки он не имеет права запирать меня на случай пожара… А вино у него великолепное! Что правда, то правда! Но вино — вином, а я не хочу сгореть вместе со всем домом, да и вообще не хочу быть под ключом. Я. наконец, имею придворное звание… Что он, в самом деле, думает?.. Не хочу быть под замком! »
Тротото встал, решительно направился к двери, постучал и прислушался. Полное безмолвие было ему ответом.
— Ах, если так! — вдруг крикнул камер-юнкер во весь голос и только что собрался снова приняться колотить в дверь, как она отворилась и на ее пороге показался Герман.
Доктор не мог сдержать искреннюю улыбку при виде зрелища, которое являл собою господин камер- юнкер, стоявший с поднятыми кулаками в полотняном спальном халате и в ночном колпаке.
— Что с вами? Тише! — произнес он успокоительно. Доктор был в своем черном обыкновенном кафтане и, по-видимому, не раздевался и не ложился спать с вечера. При появлении Германа Тротото сразу стих и даже как будто сконфузился.
— Я ничего, — бормотал он. — Меня тут случайно заперли, а между тем нам угрожала опасность пожара.
— Да, да, в самом деле, — протянул доктор, входя. — Только я могу успокоить вас, никакой опасности не угрожало.
Он сел в кресло и положил ногу на ногу, как человек, собирающийся начать разговаривать.
— А пожар? — спросил Тротото.
— Я сейчас объясню вам.
— Дело в том, что я и сам сообразил, что все это была фальшивая тревога.
— Давшая возможность получить документы.
— Что вы говорите? Документы получены вами?
— Вот они! — И доктор, вынув из кармана пачку документов, перевязанных черным шнуром, положил их на стол перед удивленным Тротото.
