И лишь странный след вел вниз по склону. Как будто четырех лошадей подцепили крюком подъемного крана и потащили с горы так, что их ноги едва касались земли, оставляя отметины лишь на самых высоких бугорках. Роль крана с успехом могло исполнить какое-нибудь огромное чудовище – вроде дракона или птицы-рок.
– Сва-ти-ков!!! – еще раз, уже без особой надежды, крикнул я.
Теперь эхо ответило кратко:
– Ов! Ов!
Меня кольнуло меж лопаток: это был знак.
– Пошли, – вернувшись, сказал я Насте. – Будем искать.
– Подожди меня, – устало произнесла она.
Настя с большим трудом встала с земли. Она едва передвигала ноги. Я прочитал еще один ободрительный заговор, и на сей раз он помог.
Я нашел конские тела в ручье. Шумливые струи бурлили и звенели, пытаясь смыть нежданное препятствие на пути к реке, но задача была непосильной. Стиснутая каменистыми берегами, вода боролась с грудой обглоданных скелетов.
Человечьего трупа там не было. Но я уже не надеялся – вдруг вспомнилось одно из моих многочисленных видений: мы с Настей устало плетемся по тайге, и Сватикова с нами нет. Вспомнил слишком поздно. Эх, не надо было брать его с собой!..
Я искал вестового и в густом ельнике, и на проплешинах горного склона – меж причудливо обглоданных дождями и ветрами камней. Я обнаружил его там, где меньше всего рассчитывал: Аббакум висел на верхушке одинокой сосны. Судя по его лицу, умирал он долго и трудно. Враг не преминул ударить на прощание – чтоб мы навек запомнили Мировой Мицелий…
Я вскарабкался вверх по стволу, снял труп, перерезав упругие жилы, которыми он был привязан. Затем я похоронил Аббакума Сватикова, завалив тело каменными обломками.
Потом мы тронулись в обратный путь, идя по следам наших лошадей. Воды в этих местах было предостаточно. Провизия наша погибла, но я легко мог раздобыть пищу с помощью своего «дыродела» – дичь здесь была непуганой. Опять же куда ни глянь – ягоды да съедобные коренья, так что мы не голодали. Да и погода баловала: ни тебе беспросветного октябрьского дождика, ни ранних заморозков. Одно плохо: двигались мы очень медленно.
Пока мы были в отлучке, в Сибири начался мятеж. Вспыхнул он разом в десятках мест – прохлопала Князева контрразведка, или же это был сговор. И Гильдия тоже прохлопала. Слишком занята была своими делами.
Союз Спасения создала группа крупнейших землевладельцев, которых Виссарион обложил непомерным налогом, и высшие офицеры Корпуса Охраны. И это после стольких чисток!.. В одних губерниях Союз легко взял власть – порой целые гарнизоны переходили на его сторону. В других мятежникам оказали жестокое сопротивление, где-то они и вовсе были разгромлены. Ни одна сторона не имела решающего преимущества. Возникло не столь частое в истории страны, но хорошо известное историкам двоевластие.
В лихое время раздолье для лихих людей. Власть в очередной раз ослабла, и человеческий мусор всех мастей и оттенков тотчас поднял голову. Уже на следующий день после начала мятежа появились «охотники за скальпами», которые стремились получить вознаграждение, обещанное враждующими сторонами. Они убивали одиночек и небольшие группы сторонников той или другой силы. А некоторые банды гробили всех подряд – не разбирая. При этом они могли получать деньги и от наместников Виссариона Удалого, и от стражников Союза Спасения.
Мы вышли к жилью на четвертый день пути. Из печной трубы не валил дым, «красная» изба-пятистенок стояла с распахнутой дверью. В хлеву жалобно блеяли козы. У порога дома валялось несколько полешек – кто-то нес дрова от поленницы в сени, уронил, да так и не стал поднимать. Хозяева как сквозь землю провалились. Изба не была разграблена – все на своих местах, только каравай, ничем не укрытый, сох на столе. Понюхал я его, отломил кусочек, помял в пальцах – часов пять назад испечен.
Пришлось взять хлеб – не пропадать же добру. А еще я забрал дюжину сваренных в мундире картошин, три крутых яйца, горстку сольцы и пару луковиц. Придавив опустошенным чугунком, оставил в уплату бумажный червонец – новую сибирку.
На безлюдной пристани мы нашли брошенную лодку – старую, но добротную, с законопаченными щелями, просмоленным днищем, крепким рулем, прочным шестом и парой коротких весел. Не стал я возвращаться в дом – добавлять деньжат. Живы будем – сочтемся. А нет… так на Страшном Суде добавится еще один пунктик многотомного обвинительного заключения.
– Это подарок судьбы! – закончив осмотр, воскликнул я. Настя покорно кивнула. Она совсем пала духом.
Мы спускались по реке без особых приключений. Одна забота – не пропороть днище и не опрокинуться на перекатах. Я то и дело откладывал весла и начинал работать шестом, выталкивая нашу посудину с камней на стремнину. Ничего – справился. Лодка временами черпала забортную водицу, и Настя споро вычерпывала ее ковшом. Так что и тут был порядок.
…Первая пуля пролетела у меня под рукой, прошив боковину куртки и оцарапав кожу на ребрах. Я пригнулся, и несколько пуль свистнули над головой. Били с дальнего, обрывистого берега – иначе бы я уже мирно покоился на дне лодки.
Мой «дыродел» ответил от живота – стрельба на авось, но, глядишь, побоятся связываться с пулеметчиком и отстанут. Не отстали, хотя ружейные выстрелы теперь гремели реже. Стрелков я так и не засек, а потому тратить патроны смысла не было. Но и невидимые мне стрелки мазали – лодку то и дело швыряло в стороны, сбивая прицел.
– Не бойся! – кричал я Насте, перекрывая рев воды и грохот выстрелов. – Проскочим!
Затем пальба прекратилась совсем. Я было подумал: неужто ушли? А дальше… дальше русло сужалось втрое и делало крутой поворот. Над рекой навис скальный утес – лучше позиции не придумаешь. Я понял это саженей за сто до горловины, попытался отгрести к берегу – куда там! Течение настолько ускорилось, что мне не хватило сил его перебороть.
Нападавшие поставили на утесе пулемет. Когда лодка была в пятидесяти саженях, ударил станковый
