вспыхнули и сгорели дотла, лишив полицию единственной, но неоспоримой улики.
Полицмейстер напрасно костерил своих подчиненных, и сыщики впустую прочесывали город – следов не осталось никаких. Но мы-то понимали, что убийство совершено по приказу или с ведома верхушки и-чу. А кому была выгодна эта акция устрашения? Разве что «Белой воле».
Решение поддержать движение «Белая воля» Воевода Назар Шульгин принял давно, но до последнего времени скрывал свои политические пристрастия. Он не спеша проводил чистку Военного Совета каменской рати, всюду расставляя своих людей. В каждом конкретном случае он находил убойные аргументы, уходящий в отставку оказывался кругом виноват и пятнал честь Гильдии, а новый начальник – хоть и темная лошадка, но, по крайней мере, вляпаться в грязь еще не успел.
А потом прошло закрытое заседание Совета, было отправлено секретное письмо Воеводам уездных ратей, и наконец состоялся хорошо подготовленный губернский съезд, на котором Назар выиграл по всем статьям. Противники были раздроблены, они только мешали друг другу бороться с Воеводой, и запутанное их междоусобной словесной баталией «болото» при решающем голосовании поддержало власть.
Перед голосованием по старой гильдийной традиции состоялись прения. В нашем опасном деле, как в разведке, каждый имеет право высказаться. На трибуну поднимались Воеводы и старшие логики, «прели» в поддержку мудрого решения Назара Шульгина, которое давным-давно назрело и перезрело. Им изредка подпевал кто-нибудь из штабных писарей. Оперативники понуро молчали или обменивались ядовитыми репликами, но выйти на трибуну не решались.
На моих глазах происходило самое страшное: Гильдия по доброй воле загоняла себя в угол. И обратной дороги уже не будет. Явь походила на ночной кошмар, когда нужно спасаться от смертельной опасности, а руки-ноги ватные, не сгибаются. Надо было что-то делать. Ведь потом сам себе не прощу.
Когда я написал записку и послал по рядам в президиум, сидящий рядом Ефим Копелев шепнул мне на ухо:
– Только не ошибись.
– Не боись – с детства в солдатиков играю, – ответил я, стараясь выглядеть бодрячком.
Он лишь покачал головой.
Моя записка дошла по назначению, в президиуме пошептались, и через пять минут председательствующий на съезде главный архивист Чекало, старейший и-чу камен-ской рати, объявил:
– Выступает перцовский Воевода Андрей Хржанский, приготовиться младшему логику Игорю Пришвину.
Дело сделано! Меня на мгновение окатило жаром и тотчас бросило в холод. Я рывком поднялся с жалобно скрипнувшего кресла. Копелев ухватил меня за рукав, словно желая притормозить, затем отпустил.
Мы с Ефимом сидели в тридцатом ряду. Я шел по широкому проходу актового зала Блямбы мимо сотен лучших и-чу губернии и краем уха слышал нелестные высказывания в свой адрес. Дескать, выслуживается, воеводский любимчик, совесть потерял.
Назар Шульгин встретился со мной взглядом и поощрительно улыбнулся – мол, самое время выступить молодым. Ты уж не подкачай, парень…
Я присел на свободное кресло в первом ряду и прислушался к тому, что говорит Хржанский. Воевода города Перцовска, похоже, страсть как не любил выходцев из южного закордонья, считая их приспешниками пустынной нежити. А потому предлагал вышвырнуть их из страны и намертво запечатать границу. Закончил свое выступление Хржанский дежурными славословиями в адрес Воеводы. В ответ раздалось несколько вялых хлопков. Все устали от повторов. Пора было раздавать бюллетени для голосования.
Я взбежал на сцену, проскользнул мимо длинного, застеленного черно-белым сукном стола президиума и встал на трибуну. Ухватился за пюпитр руками и обвел глазами притихший зал. Тысяча и-чу смотрели на меня. Заранее подготовленные дипломатические обороты присохли к языку, и я сразу взял быка за рога:
– За пролитие крови легче всего голосовать тем, кто остается в тылу. – Это был мой первый выстрел, и он попал в цель. Занимавшие первые ряды штабники задвигались и загудели. Галерка тоже зашевелилась. Весь зал ожил. – Не вижу я, чтоб ловцы в бой рвались – те, кому предстоит мечами махать. А за пролитую кровь мирян с нас еще спросят – можете мне поверить.
Я сделал паузу, чтобы перевести дух. Рокот в зале не смолкал.
– Сейчас под самым благовидным предлогом, – продолжал я, – нам предлагают похоронить Гильдию. Растоптать главный принцип отношений с государством: никакой политики, всегда над схваткой и любая власть – от бога. – Получилось слишком сложно. Я испугался, что не все меня поймут, и повторил другими словами: – Мы не должны воевать с мирянами, даже если они нападут. Мы не должны брать власть, даже если правители Сибири никуда не годны.
Последние мои слова потонули в гуле. Гул превратился в рев. Зал бушевал. Несколько человек у сцены вскочили на ноги и яростно махали руками, взывая к президиуму. На галерке все встали. В амфитеатре дело дошло до драки. Сцепились мои сторонники и противники. Дежурные пытались их растащить. Напрасно председательствующий отчаянно тряс колокольчиком. Я гаркнул, пытаясь перекричать зал:
– Гильдии – ко-о-нец!
Шульгин ударил в гонг. Ударом этого гонга открывали и закрывали съезды и торжественные собрания. Густой, нескончаемый звук гулко разнесся по актовому залу, и остальные звуки разом смолкли.
– Заканчивайте, Пришвин, – брезгливо выдавил из себя Воевода. Он разочаровался во мне. Больше я для него не существовал.
Я закашлялся, хлебнул воды из стоящего передо мной граненого стакана и произнес глухо:
– Я не призываю сместить Воеводу. Я прошу голосовать «против» по одному пункту повестки дня. Но это вопрос жизни и смерти. – Я снова возвысил голос: – Одумайтесь, и-чу. Остановитесь, пока не поздно!
И, ни на кого не глядя, пошагал на свое место. Только тут я почувствовал, что весь взмок. Зал снова загудел, хоть и заметно тише.
На такой ноте завершить прения было никак невозможно, позволить моим единоверцам прорваться к
