– Надо хоронить послезавтра, но я не знаю, найду ли священника. Я уже искал, но не нашел. Отец Грубер отказался служить, однако я дойду до самого митрополита Сестренцевича и сделаю все, чтобы успокоить ее душу на том свете.
– Хотите, я похлопочу? – предложил Варгин.
– Нет! Ради Самого Господа Бога, нет! – плаксиво заныл Станислав. – Я все сделаю сам и никому не позволю мешать мне. Слышите?.. Никому!
Его глаза вдруг заблестели, и он так забеспокоился и задергался весь, что Варгину, чтобы не раздражать его больше, оставалось только согласиться с ним и уйти.
Когда он уходил с виллы, Станислав проводил его до прихожей и тут вдруг остановил его.
– Знаешь, пан, – как-то странно сказал он, заглянув в глаза Варгину, – поцелуемся на прощанье, по- братски... как братья!
И они поцеловались, как братья.
А в это самое время Елчанинов ходил по своей комнате и злился.
С тех пор как удалился Варгин и он остался один, он ушел далеко в своей ревности и отчаянии по поводу вероломства Веры, как он мысленно называл это.
Он привязался к слову «кокетство» и мучительно дразнил себя им; он представлял себя в роли человека, любовью которого – серьезной, глубокой любовью – забавляются шутя, потешаясь от нечего делать. Подвернулся-де наивный влюбленный дурак, так отчего же не пококетничать с ним? Серьезному чувству помешать это не может!
Серьезное чувство подразумевалось у Елчанинова, конечно, в отношениях Веры к маркизу; а «влюбленный, наивный дурак» был сам он. Она занялась им просто так, а он-то вообразил уж и Бог весть что!
Елчанинову стало даже совестно.
Да и откуда он выдумал, что Вера могла искренне любить его? Ведь и знает-то она его всего без году неделю!
«Без году неделю! – вспоминал Елчанинов. – Кто говорил эти слова? Именно так и говорил кто-то: без году неделю».
Он долго ломал голову и решительно не мог вспомнить.
Потом вдруг он вспомнил о карлике, о существовании которого он совсем забыл под влиянием волнений всего пережитого в эти дни.
И когда он вспомнил о карлике, все перевернулось, то есть не все, а только тот образ действий, который он сам обдумал уже до мельчайших подробностей.
Растравляя и бередя свою рану, Елчанинов живо представлял себе, как он, конечно, никогда уже больше не пойдет к Вере, но непременно постарается встретиться с ней где-нибудь (и как можно скорее) и сухо, церемонно отвесить ей нижайший поклон. Поклонившись, он посмотрит на нее так, что она все поймет, смутится, но все-таки спросит, отчего его так давно не видно.
Вера, в мыслях Елчанинова, непременно должна была спросить это, чтобы дать ему возможность уничтожить ее необыкновенно тонким, остроумным и странно язвительным ответом. У него было уже выработано несколько редакций этого ответа, но он ни одной из них, хотя все они были очень хороши, не остался доволен.
Теперь, когда Елчанинов вспомнил о карлике, все изменилось, потому что во всем виноват был этот карлик: последний так говорил с ним, как будто это было действительно по душе; он-то и ввел его в заблуждение.
«Но что карлик? Карлик – дурак, – раздумывал Елчанинов, – незачем было все-таки обнадеживать человека!»
И вся злоба, обида и раздражение, которые поднялись в Елчанинове, обратились у него на этого ненавистного карлика.
Ему начало казаться, явись теперь перед ним Максим Ионыч, он просто в живых его не оставил бы.
Но так ему казалось только! Как раз в эту минуту явился к нему карлик Максим Ионыч, и Елчанинов, увидев его, не только оставил его в живых, но почувствовал, что и к нему самому возвращается жизнь.
Вера, напрасно прождав Елчанинова все утро, прислала за ним Максима Ионыча.
– Что это, золотой мой, – стал укорять тот Елчанинова, – обещали прийти и не идете? Верушка беспокоится!
– Как беспокоится? – радостно удивился Елчанинов. – Беспокоится обо мне?
– Ну да, разумеется, о вас! О ком же ей иначе и тревожиться?
Елчанинов, сразу же по этому приходу карлика увидевший, что все будет хорошо, все-таки спросил:
– А маркиз?
– Какой? – нахмурился карлик.
– Маркиз де Трамвиль.
– Ну, так что же? Маркиз поправился и из иезуитского дома к нам во флигель на житье переезжает.
Елчанинов от изумления расставил руки и раскрыл рот, а затем произнес:
– Так как же это, Максим Ионыч? Я уж тут ничего не пойму! Вера Николаевна прислала вас за мной и ждет меня, а между тем ее жених, маркиз де Трамвиль, переезжает к вам во флигель сегодня! Что все это
