— Ничего, миледи. — Эдгар прислонился к столбу, посасывая очередную соломинку. — Вчера мы обходили конюшню каждые полчаса, да и собаки все время были здесь. Правда, сегодня я что-то их не видел.
— О Боже, я совершенно о них забыла! — воскликнула Ариэль. — Они ведь все еще заперты в моей комнате. Сейчас я выпущу их, и они снова проведут всю ночь в конюшне. Мы должны быть настороже, пока я не отправлю всех лошадей к Дереку.
С этими словами Ариэль занялась обходом денников, задерживаясь перед каждым, и лошади приветствовали ее негромким радостным ржанием. Все они прекрасно выглядели.
Но где же жеребая кобыла? Волна бессильной ярости захлестнула ее, и непрошеные слезы гнева и утраты навернулись на глаза. Как этот человек, кто бы он ни был, осмелился взять то, что принадлежит ей? Эта кража была не просто нарушением порядка, не простой демонстрацией власти. Это было вторжение в ее мир. Но никто больше не посмеет сделать это!
— Послезавтра будет новолуние, — сказала она, понизив голос. — Нам надо вес сделать следующей ночью. Пусть твои люди утром пригонят к пристани три баржи и мы загрузим лошадей незадолго до полуночи. Мои братья и их гости к этому времени уже как следует напьются. Нужно будет по крайней мере шесть человек, чтобы погрузить лошадей быстро и тихо. Ты сможешь все устроить?
— Попробую, — как всегда флегматично кивнул Эдгар.
Размышляя про себя, Ариэль нахмурилась. Когда веселье в замке достигнет своего апогея, можно больше ничего не опасаться. Но ей придется как-то ускользнуть от Саймона.
Рука Ариэль скользнула в карман и коснулась вырезанной из кости чудесной фигурки лошади. На глазах выступили слезы, и она, смахнув их с лица другой рукой, вышла из конюшни во двор.
Оливер Беккет, пошатываясь, вышел из-под арки во двор конюшни, когда там появилась Ариэль. Голова его трещала и, казалось, раскалывалась на части. Он уже не мог выносить пьяные крики и духоту в большом зале и решил выйти на воздух, чтобы немного проветриться. Многодневная пьянка была ему не в новинку, но сейчас он чувствовал себя отвратительно. Остатки сознания подсказали Оливеру, что дело обстоит как-то не совсем обычно: как правило, он терял память и соображение куда раньше, чем доходил до такого состояния, как сейчас.
Оливер стащил с головы парик, швырнул его на землю, сунул голову под колодезный кран и заработал рычагом, обрушив струю ледяной воды себе на затылок и спину. Головная боль хотя и не прошла, но сознание его стало понемногу проясняться.
Перестав качать воду, Оливер выпрямился, отряхиваясь, как собака. Проведя ладонью по лицу, чтобы стереть ослепившую его воду, он заморгал, увидев Ариэль, которая шла через двор прямо к нему.
— Ты выглядишь так, словно только что плавал в реке, — произнесла она без улыбки, спокойным голосом. — Вряд ли это разумно при такой погоде. Если у тебя болит голова, я могу дать тебе порошок.
Этот безупречный медицинский диагноз его состояния ничуть не улучшил настроения Оливера. С пылающим от гнева лицом он в упор взглянул на молодую женщину. Она спокойно выдержала этот взгляд, и он понял, что теперь она видит в нем отнюдь не мужчину, который целый год был ее любовником. Тогда она всегда смотрела на него с улыбкой, взглядом, полным желания. И Оливер принимал это как должное, считал, что Ариэль будет принадлежать ему всегда по первому его знаку.
Но сейчас она смотрела на него, не скрывая, что эта картина ей отнюдь не по вкусу. Отвращение лилось из ее серых глаз, исходило от каждой линии ее стройного тела.
И тут Оливер вспомнил ее такой, какой она была за столом в большом зале вчера вечером. Одетая в алый с золотом бархат, невыразимо чувственная, со взором, полным обещания наслаждения, которое когда-то предназначалось ему одному. А теперь все это прошло. Он видел, что расцветом своей чувственности Ариэль обязана Хоуксмуру.
Стоя сейчас у колодца, Оливер вспоминал, охваченный ревностью, как она предавалась прошлым вечером любовной игре с Хоуксмуром. Он заметил тот момент, когда восторг наслаждения захлестнул Ариэль, — он понял это по ее внезапно напрягшемуся телу, по изменившемуся лицу, по вдруг ставшим тяжелыми векам, по сиянию ее кожи. И ненависть к человеку, доставившему ей такое наслаждение, пронзила его словно нож.
С минуту Оливер стоял молча, обессиленный гневом. Он смотрел на Ариэль, представляя, как она сплетает свое тело с телом Хоуксмура. Ноздри его раздувались, словно он мог обонять атмосферу чувственности вокруг их тел.
Ариэль непроизвольно сделала шаг назад — подальше от него. Подальше от его злобного взгляда, от его ожесточенного лица.
— Ты заболел, Оливер?
Она попыталась произнести эти слова равнодушно, чтобы скрыть свое беспокойство.
— Болен от твоего вида, — хрипло произнес он. — Ты без ума от Хоуксмура, Ариэль? Он уже понял, что надо делать, чтобы заставить тебя стонать от восторга… чтобы сделать тебя неистовой…
Она долго слушала поток его оскорблений, которые пронзали ее до глубины души. Но почему-то Ариэль не могла уйти, не могла даже отвести взгляда от его ненавидящих, налившихся кровью глаз.
Ни один из них не заметил молчаливого свидетеля этой сцены, не уловил мгновения, когда граф Хоуксмур вышел из тени под сводчатой аркой, ведущей во внутренний двор замка. Они увидели его только тогда, когда его трость с серебряным набалдашником обрушилась на плечи Оливера Беккета. Тот пошатнулся, закричав скорее от неожиданности, чем от боли, и рухнул на одно колено. Железная рука сгребла его за воротник и поставила на ноги.
— Если и есть нечто, чего я не намерен терпеть, Беккет, так это грязные слова в присутствии женщин.
Спокойный голос графа был прямой противоположностью яростному тону Оливера. Ариэль закрыла глаза и покачала головой, чтобы отрешиться от его ненавидящего взгляда.
— Ариэль, не будешь ли ты так добра оставить нас? Мне надо поговорить с мистером Беккетом наедине.
Рука графа еще крепче стиснула воротник Оливера, и тот вдруг осознал, что почти висит в воздухе, касаясь земли кончиками ног. Только сейчас он понял то, что уже давно поняла Ариэль, — физическая немощь Саймона из-за раненой ноги компенсировалась невероятной мощью рук и торса.
Ариэль колебалась. Саймон повторил:
— Ступай.
Голос его звучал спокойно, даже вежливо, но Ариэль и в голову не пришло, что она может ослушаться. Не возражая, неуверенно ступая ослабевшими ногами, она скрылась в конюшне. Причиной ее слабости были не грубости, которые наговорил Оливер: подобные выражения ей приходилось слышать и раньше от крестьян. Ариэль ошеломило то, что кто-то может так ее ненавидеть, так хотеть уязвить ее!..
Оказавшись в конюшне, она глубоко вдохнула в себя теплый воздух, наполненный знакомыми запахами навоза, лошадей и ячменя. Прислонившись к косяку открытой двери и глубоко дыша, Ариэль следила взглядом за двумя мужчинами, едва заметными в ночном мраке. Оба были чересчур далеко от нее, чтобы она могла слышать их разговор.
Рука Саймона снова скрутила ворот Оливера, и глаза у того полезли на лоб, а рот приоткрылся, как у вытащенной на берег рыбы.
— Мое терпение наконец иссякло, — спокойно произнес Саймон. — Вы на редкость утомительны, Беккет, и я уже до смерти устал от вашего интереса к моей жене. Пока я еще остаюсь под крышей замка Равенспир, вам придется убраться отсюда.
Почти играючи он поднял руку, и ноги Беккета окончательно оторвались от земли. Жилы вздулись на руках графа все мышцы были напряжены.
— Со мной здесь десять человек, это мои друзья и солдаты, которые будут сражаться за меня до последней капли крови. Если я еще хоть раз увижу вас поблизости от моей жены, поверьте, вы уже никогда в жизни не сможете овладеть женщиной. В боях и походах мы много чему научились… И эти приемы хорошо действуют на мужчин, которые любят волочиться за женщинами. Не заставляйте нас применять наши знания на практике.
Он подержал Оливера в воздухе еще несколько секунд, которые показались тому вечностью, потом разжал пальцы, небрежно отряхнул их, повернулся к Беккету спиной и медленно, прихрамывая, направился
