Девочка с опаской взглянула на дверь, словно сказала что-то неприличное, и леди Кендал поняла, что Джейн Грей боится, как бы не появилась ее мать, герцогиня Суффолк, внушающая дочери постоянный страх и смертельно не любящая всякие ученые разговоры. Особенно из уст дочери-подростка. Однако леди Кендал не слишком боялась этой женщины, а потому, обняв девочку за худые плечи, ласково сказала:
— Разумеется, я помню наш разговор, Джейн. Пойдем, дорогая.
И она повела воспрянувшую духом девочку в другой угол комнаты. Лорд Хью, задержав взгляд, на Оуэне, с улыбкой поклонился и последовал за ними.
Пен сказала с легким смехом:
— Бедняжка Джейн! Ей почти не с кем дружить, и она ищет дружбы с нашей матерью, с которой находит общие темы для беседы. Маме это приятно, потому что мы с сестрой разочаровываем ее полным отсутствием интереса к наукам и искусствам.
Оуэн прекратил этот акт самобичевания, взяв ее за руку и вежливо поведя в сторону двери, выходящей в галерею.
— Ваша мать — образованная женщина? — спросил он.
— О да. Она сумела победить самого короля Генриха, когда лорд — хранитель печати Томас Кромвель и весь королевский Тайный совет обвинили ее чуть ли не в мятеже и вызвали на заседание Звездной палаты. Представляете? — Пен затрясла головой от восхищения. — Я не знаю никого умнее нашей мамы!.. А лорда Кромвеля самого обвинили потом в государственной измене и казнили… Все это было давно, теперь уже нет ни палаты, ни Кромвеля, ни, короля Генриха.
Пен хотела добавить, но не добавила, что, несмотря на образованность и ум, ее мать никак не может поверить ей насчет ребенка… И значит, только он один — Пен повернула голову в сторону Оуэна — только он может — и должен! — поддержать ее, помочь…
Они уже вышли из покоев принцессы. В сумочке у Пен лежала копия счета — она переписала его, помнила чуть не наизусть. И была почти уверена, что еще до конца дня Оуэн возьмет у нее этот листок и согласится отправиться в Хай-Уиком…
Оуэн прекрасно видел, что Пен хочет поскорее получить от него утвердительный ответ, и был готов к разговору… К задуманной им сделке.
Долгая галерея, по которой они шли, так она называлась, была полна людей: слуг, герольдов, придворных. Как на оживленной улице. Оуэн не мог не обратить внимания на явные признаки запущенности: в разболтанных оконных рамах дрожали и дребезжали стекла, ветер врывался через щели, охлаждая и без того холодные каменные стены, на которых висело немало прекрасных картин.
Пен шла по галерее быстрым шагом: людно, стыло — и вообще не место для разговора. Тем более тайного.
— Мы не задержимся, чтобы посмотреть эти чудесные полотна? — спросил Оуэн. — Я в самом деле интересуюсь Гольбейном.
— Позже, — не останавливаясь, отрезала Пен. — Мне нужно сначала поговорить с вами.
— Разве нельзя говорить и смотреть одновременно? — невинным тоном предположил он.
Он явно поддразнивал ее, но у Пен не было охоты продолжать словесную дуэль.
— Идемте сюда, — сказала она, сворачивая в боковой коридор.
Она двигалась слишком быстро для женщины, но ему нравилось в ней это. Сейчас она была такая, какой он увидел ее возле библиотеки в доме у Брайанстонов, — порывистая', настойчивая и в то же время загадочная. И к этой страстной и волевой женщине он напрашивается в помощники? Или… на другую роль?
Они прошли несколькими коридорами, пока не уперлись в конце одного из них в закрытую дверь.
— Я намерена говорить с вами серьезно и без свидетелей, — сказала Пен, открывая ее.
— Так я и понял, мадам, — ответил он, входя в комнату вслед за ней.
Она продолжала, не глядя на него:
— Поскольку мы уже провели с вами часть ночи в одном помещении, нет резона считать, что мы не можем наедине поговорить в этой комнате.
Тон был вызывающим.
— Разумеется, можем, мадам, — пробормотал он примирительно. — Почему же нет?
С этими словами он тихо прикрыл за собой дверь.
— Пет! — сказала она. — Лучше откройте!
— О, я не понял, простите. — Он снова открыл дверь. — Совсем? Или оставить щель?
— Кажется, вы смеетесь надо мной, шевалье?
— Возможно, — сознался он, оставляя дверь приоткрытой. — По простите меня, Пен, осмелюсь заметить, мы оба в таком возрасте и таком жизненном положении, когда подобные предосторожности не имеют особого смысла. Примерно это же, если не ошибаюсь, сказала ваша матушка.
— Пожалуй, вы правы, — с тяжелым вздохом ответила она. — Каждая вдова к двадцати шести годам уже страдает старческим самолюбием. Надо беречь репутацию лишь тех, кто значительно моложе этого возраста, не так ли, шевалье?
— А теперь вы, если не ошибаюсь, смеетесь надо мной, — утвердительно сказал он, любуясь искорками смеха в ее глазах.
Она не ответила, только сдавленно фыркнула.
Он оглядел комнату в поисках каких-либо признаков, которые могли бы помочь полнее раскрыть характер Пен Брайанстон. Со вкусом подобранная мебель, ярко расцвеченные гобелены на каменных стенах, вышитые ковровые дорожки на вощеном полу. В камине пылает огонь; судя по запаху, там горят сосновые поленья.
В комнате оказалось еще одно живое существо — огромный старый кот рыжеватой окраски, развалившийся на постели и глядящий на вошедших немигающими зелеными глазищами.
— Это наш Мускат, — представила его Пен и, наклонившись, почесала кота за ухом, а тот счастливо замурлыкал и потянулся всем рыжим телом. — Ему уже шестнадцать, — продолжала она, беря кота на руки, что доставило ему еще большее удовольствие. — У Пиппы живет его родная сестра по имени Луна, мы привезли их из Дербишира, когда впервые приехали в Лондон.
Она спрятала лицо в его мягкой шерсти и снова положила кота на кровать.
— Он не любит расставаться со мной, поэтому приходится всюду брать его с собой. Не представляю, сколько у него наследников разбросано по свету.
— Красивое животное, — сказал Оуэн и тоже погладил кота, которому это понравилось.
Пен с одобрением посмотрела на них обоих.
— Вы любите кошек?
— Чувствую определенное родство с ними. Они не идут на компромисс и трудно поддаются разгадке.
— Это верно, — согласилась Пен.
Внезапно она ощутила, что стоит на зыбкой почве.
Наступило недолгое молчание. Оуэн смотрел на Пен: казалось, она сильно нервничает. Веселое, даже озорное, выражение исчезло с ее лица и сменилось напряженным, она сцепила руки, опустив их на юбку из оливкового цвета тафты, который так красиво сочетался с постоянно меняющимся оттенком ее карих глаз. Сейчас эти глаза неотрывно смотрели на него.
— Вы обещали подумать, как мне помочь, — сказала она в конце концов. — Я очень, очень нуждаюсь в помощи.
Он медленно кивнул, продолжая задумчиво гладить кота.
— Вы имеете в виду: узнать все, что можно, о смерти вашего сына?
Она вздрогнула и произнесла с плохо сдерживаемой яростью:
— Узнать все, что можно, о его жизни! — Дрожащей рукой она поправила волосы, и в свете камина в ее каштановых прядях заплясали золотые нити. — К сожалению, я не имею возможности, — добавила она, — сделать это сама, в одиночку, никто, как я вам говорила, не верит мне и не считает необходимым помочь.
Он отвернулся к огню.
— Если я и окажу помощь, — произнес он, — то не могу ручаться за результаты.
