понимаешь, что теперь господин Геркулесов считает первым подозреваемым тебя?
— Да? — еще больше растерялся Паня. А я подивилась тому, как это человек с такой смекалкой смог закончить институт. На мой взгляд, для него даже программа начальной школы должна быть слишком сложной.
— Во сколько ты ушел, Павел? — чеканя каждое слово и делая между ними паузу, проговорил Сулейман.
— В 5.
— Как так?
— Я его отпустил, — чуть слышно протянул Блохин и утер нос о свое плечо.
— Не понял, — вмешался Геркулесов. — Не понял, кто из вас мне голову морочит. А ну все по порядку.
— Понимаете, господин генерал, — затараторил Лева. — Суля меня отпустил, а я не хотел… Я не люблю про политику… Там насилие одно… А тут еще Паша попросился домой, он к девушку спешил… А мне не трудно…
— Во сколько ушел Павел?
— В 17-15, почти сразу после Сули.
— Какой Сули? — в конец ошалев, выдохнул новоявленный генерал.
— Сулеймана Абрамовича. А я позже… Потом…
— В 7?
— Нет же, нет. — Замотал он головой, как молодой бычок. — Раньше. И записи я не оставлял. Я никогда не подключаю сигнализацию, когда задерживаюсь, все равно в нашей комнате воровать нечего… Просто запираю, а ключ с собой…
— Как? — наконец взревел Сулейман. А то я уже испугалась, что это он не реагирует на то известие, что его бесценный труд обозвали «ничем». Но я ошиблась! Возмутило его не это. — Как! Ты не посмотрел новости? Ты и в этот раз отлынил? Но ты же клялся, что исправишься!
— Э-хе, — горько вздохнул Лева.
— Но как же! Мы же с тобой еще на следующий день обсуждали один сюжет, и ты мне рассказывал, как он тебя поразил!
— Я врал, — скорбно сообщил Блохин.
На Швейцера было жалко смотреть. И без того бледный, теперь он казался похожим на чистый лист бумаги, из-за того, что обычно яркие глаза потухли, оказавшись без всегдашнего блеска, не черными, как нам казалось, а светло карими.
— Ты мне больше не друг, — изрек Сулейман и, развернувшись, ушел.
Мы, пораженные, молчали. Наконец, Геркулесов отмер.
— Ну что, на это раз мы можем идти? — спросил он это, обращаясь к Зорину. — Больше адвокатов не будет?
— Мы уступаем грубой силе, — выкрикнул программист-революционер, уходя. — Но не сдаемся!
Когда его внушительная спина скрылась в темноте коридора, рассосались и остальные, в том числе и милиционеры, придерживающие подозреваемого за локти.
— Дурдом, — устало резюмировал Геркулесов. — Не НИИ, а психбольница. — Потом он обратился ко мне. — А вы что стоите?
— Спросить хочу.
— И я даже догадываюсь, о чем. Вас интересует, провели ли мы экспертизу его синего халата и нашли ли на нем следы фекалий?
— Зачем?
— Как зачем? Чтобы установить, он ли подглядывал за вами в женском туалете.
Вы бы слышали, какой издевательский тон был у этого Лестрейда. Вы бы слышали… Мне стало так обидно.
— Вы дурак, — обыденным тоном сказала я. Что я еще могла сказать?
— Я? И это говорит мне работница «Нихлора», где каждый первый сотрудник кандидат в психбольные.
— Я может и психбольная, но вы дурак. А это хуже. Психов лечат, а если человек дурак, он им так и останется.
— А я вам сейчас как вкачу 15 суток за оскорбления стража правопорядка…
— А я вам сейчас как дам в глаз, и тогда вам еще придется мне вкатить за нанесение этому стражу телесных повреждений…
— А я…— тут он осекся. Замолчал. Потом испытывающе на меня посмотрел. — А о чем вы хотели тогда спросить?
— Это был поджег?
— Бесспорно.
— А…
— Больше ничего вам сказать не могу.
Не очень и надо. Я развернулась и, не удостоив его вежливым «до свидания» удалилась. Рабочий день в ту пятницу я закончила в 12-30. Ну ее, эту работу.
Спокойные выходные
Субботнее утро началось, не в пример, предыдущим, прекрасно. Я поздно встала, поела тостов с сыром, умылась, посмотрела свой любимый мультик «Симпсоны», и только после этого распахнула шторы, а уж когда распахнула, ко всем приятностям дня прибавилась еще одна — солнце. Оно так щедро лилось с небес, так по-летнему грело, так весело озаряло улицу.
С какой-то детской радостью я наблюдала с высоты 6 этажа за жизнью двора. И на этот раз мне нравилось все: и изломанные качели, и «Запорожец», практически вросший в газон, и пустующая в это утро беседка. Даже валяющийся под лавкой Колян мне не казался отталкивающим. Вот она, волшебная сила ультрафиолета!
С глупым смехом я отбежала от окна. Почему глупым? Да потому что никакого повода для радости у меня не было, к тому же, я прекрасно осознавала, что жизнь далеко не прекрасна, что скоро я вновь столкнусь с бедой и что самое страшное, может быть, столкнусь вплотную (ведь кто-то пытался затащить меня в кусты шиповника, и не факт, что это не тот самый маньяк). Но в то золотое утро я решила побыть глупо-счастливой и забыть хоть на денек обо всех несчастьях.
Вот в таком по истине радужном настроении я вышла из квартиры и поднялась на 7 этаж. В квартире 66, что прямо надо мной, проживала моя подружка Сонечка.
Я вошла бесприпятственно, ибо квартира Аниськиных никогда не закрывалась, и даже беззвучно, это уже потому, что меня в их доме принимали, как родную и впускали без стука . В самой дальней комнате я обнаружила свою подружку.
Сонька сидела на полу, заваленном ворохом газет, вся растрепанная, заспанная, но веселая.
— Лелик, я нашла! — выкрикнула она, как только я переступила порог.
— Клад?
— Лучше!
— Два клада?
— Достойного мужика!
— Где?
— Вот! — и она сунула мне под нос газету. — Смотри. 30 лет, рост 175, ч/ю, в/о, без ж/п и м/п.
— А это что? — я недоуменно сощурилась.
— Где? — Сонька склонила свой обесцвеченный затылок к самой газете, она, как и я, страдала близорукостью. — Есть с/д. С/д, — она задумалась. — Может, сад с домом.
— А, может, синдром Дауна.
— Дурочка, что ли? Это, скорее, всего что-то, чем можно гордиться. Например, степень доктора, — мечтательно протянула Соня.
— Или наличие сына и дочки. С/д и получается.
— Ну уж нет! — Соня обиженно запыхтела.
