— А-а, — понимающе протянул визгливый, — понятно.
С минуту стояло молчание, потом Лапушенко сказал:
— Сначала выпьем.
Забулькала в стаканах самогонка. Потом снова наступила пауза.
Вдруг наступившую тишину прорезал властный голос Мотьки:
— Не трогайте его! Не вздумайте!
Я понял, что мне угрожает опасность, отбросил одеяло, вскочил. В это время зазвенело стекло: кто-то сшиб лампу со стола, и стало темно. Я бросился к двери, но налетел на Мотьку, больно ударив ее головой в живот, отчего она неистово закричала. Меня пытались схватить, потом ударили чем-то твердым по спине. Я тоже бил кулаками в темноту, но цели не достигал. На меня навалились, сбили с ног, ударили по голове, и я потерял сознание. Очнулся, когда меня волокли по земле. Ноги, бедра и спину саднило. Вначале я не мог понять, кто и куда меня тащит, но потом вспомнил драку в избе Мотьки и Митрофана с визгливым. Это они тащили меня сейчас. Но куда? Зачем? Не успел я осмыслить происходящее, как бандиты остановились, выпустили мои руки.
— Хорош, — проговорил визгливый, — тут и кончим.
— Надо бы еще оттащить, а то близко, — сказал Лапушенко.
— Тебе чего бояться?
— Мне-то нечего. Мотьку заподозрят, а она выдаст нас.
Где-то совсем далеко, на окраине села, послышался скрип тележных колес и пофыркивание лошади. Впрочем, мне это могло и показаться, так как в голове стоял звон. Руки и ноги онемели, отказывались повиноваться. Я понимал, что меня собираются убить, но предпринять что-нибудь не мог, все тело болело, я не мог шевельнуться. Однако слух не подвел меня.
— Стой, Сеня, кто-то сюда прет, — испуганно шепнул Митька. — Надо смываться.
— Лягавого надо прикончить, — настойчиво сказал Сеня.
— Уходи вперед, я прикончу и догоню.
— Нож есть?
— Нету.
— У, черт! Возьми вот пугало.
— Придется шумнуть, беги.
Сеня удалился. Я услышал выстрел и торопливые шаги Лапушенко. Я был в сознании и хорошо слышал выстрел, но боли не почувствовал. Неужели промазал Лапушенко? Я попробовал двинуться и снова погрузился в черную бездну.
ДНЕМ приехала на двуколке Тася, на той самой двуколке, на которой ездил Витюля. Нас она нашла у Ефима Чернова и в предчувствии чего-то неладного быстро вошла, вернее вбежала, в избу и бросилась к моей постели.
— Что с ним? — спросила она у деда, сидевшего у постели.
— Побили его чуток, а ты не убивайся — пройдет.
Девушка положила ладонь мне на лоб, стала осматривать голову, перебирая слипшиеся от крови волосы.
— Как же это случилось? Кто его?
— Не ведаю, дочка, — виновато ответил дед. — Пошел он говорить с народом по этому случаю, а меня черт дернул утащиться на могилку Мироныча. Ждал его до ночи, а потом поехал искать. Среди ночи услышал выстрел там вон, вверху, возле болотины, поехали туда и наткнулся на него.
Хоть я и пришел в сознание с момента появления Таси, но заговорить с ней мне было стыдно. Что я ей скажу? Ну, конечно же, надо говорить правду, но что будет, когда я все расскажу? Поймет ли она меня? Ах, в какое нелепое положение я попал! Ну как я мог довериться Матрене! И только теперь я со всей ясностью осознал, что жизнь моя могла бесславно закончиться в болоте. Однако почему они не кончили меня в доме Мотьки, а поволокли в болото? Видимо, она не дала, боясь подставить себя под удар. Теперь, уверенные, что со мной покончили, сидят, наверное, в зимовье и пьют самогонку за упокой моей души...
При воспоминании о самогонке тошнота комом подкатилась к горлу, и, чтобы удержаться от рвоты, я попросил пить. Дед вышел в сенцы, принес ковш ледяной воды. Я выпил и взглянул на Тасю. Она низко наклонилась ко мне. Ее локон коснулся моей щеки, и Тася тихо спросила:
— Тебе плохо, Федя?
Я не ответил, только пожал плечами, мол, ничего. А поборов волнение, спросил:
— Ты помнишь тех двоих, что приходили тогда ночью к Зайцевым?
Девушка удивленно посмотрела на меня, поправила локон.
— Помню.
— Это хорошо, что ты их помнишь.
— Они?
— Один из них, тот, визглявый.
— Ясно. Это правая рука главаря. Где тебя избили?
Я знал, что Тася задаст этот вопрос, и был готов на него ответить, но, когда она спросила, растерялся. Девушка ждала моего ответа, не подозревая, что вопрос этот мне неприятен.
— Там, у Мотьки Звягиной, — с дрожью в голосе наконец ответил я.
В глазах девушки я прочитал недоумение, она задумалась, а потом сказала:
— Я схожу туда, разберусь.
Удерживать ее я не стал. Если она решила, то обязательно настоит на своем. Дед Евлампий засобирался с ней. Когда девушка вышла, я попросил:
— Деда, ты одежду мою принеси оттуда.
— Ладно, — буркнул он и поспешно вышел, прихватив с собой берданку.
Вскоре дед вернулся, положил мою одежду на сундук, молча сел на корточки у печи и стал набивать трубку.
— Ну что, деда? — спросил я.
— Ничего. Нету их — сгинули, а Мотька во хмелю валяется.
— Надо бы парнишку расспросить.
— Судачили с ним, но он ничего путного не сказывает, запугали мальца.
— А Тася где?
— Ушла в сельсовет к Терентьевне, секлетарше.
— Зачем?
— Неведомо.
Я подумал, что она пошла просить помощи в задержании Лапушенко и его дружка. Но я ошибся, она вернулась с фельдшером. Фельдшер, высокий, худощавый, пожилой человек, быстро осмотрел меня, прощупал ребра, голову и заключил:
— Ничего — синяки, ссадины и легкое сотрясение головного мозга, через пару дней встанет на ноги.
Он молча сложил свои нехитрые инструменты в чемоданчик и ушел.
— А я, между прочим, встану не через два дня, а сейчас, — сказал я, приподнимаясь на локтях.
— Полежи, паря, полежи — раз доктор наказал, знать, так надо, — запротестовал дед.
Тася ничего не сказала, она укоризненно посмотрела на меня и молча вышла.
«Узнала все, а теперь презирает», — с горечью подумал я и резко опустился на подушку.
— Чего ты? — испуганно придвинулся ко мне дед.
— Ничего, просто так.
— Эх, был бы чичас Мироныч — он зараз бы поставил тебя на ноги, — с глубоким сожалением заговорил дед. — Молодуху вон, почитай, с того света возвернул. Хороший был лекарь, вся округа к нему тянулась, никому не отказывал. А теперь вот нету его...
Он зло сплюнул и потянулся за кисетом.
— Кому же понадобилось лишить жизни такого человека, а? Кому он перешел дорогу? Увидеть бы енту гадюку — своими руками придушил бы, японский бог!
