Он матюкнулся и торопливо зашагал куда-то в сторону.
Бондарь вылез под дождь. Прораба не было.
Экскаватор, стоявший у самого монумента, взревел и двинулся. Весь он лаково заблестел, когда по нему скользнули фары отъезжающего самосвала.
— Насветить, насветить нужно! — голосил откуда-то издалека Петраков. Пичугин!..
— Черт, где же Метелкин? — пробормотал Олег Митрофанович.
Он раскрыл зонт и стоял теперь, озираясь.
Два самосвала, нещадно газуя и сигналя, встали, наконец, так, чтобы осветить фарами площадку.
— Ну что? — спросил подоспевший Петраков. С плаща у него лило. Разметили?
— Метелкина нет, — ответил Бондарь и выругался черным словом.
— А где размечать-то?
— Сказано вчера было: на площади.
— Площадь-то большая, — с опаской сказал Петраков. — Как бы не ошибиться.
Олег Митрофанович пожал плечами и несколько времени думал, переминаясь.
— Площадь есть площадь, — скрипуче сказал он. — Не ошибешься. Давай поближе к постаменту. Но не вплотную. Короче, метрах в десяти.
Петраков выставил вперед ладони.
— Э, Олег Митрофанович, это уж я не знаю! Мое дело — копнуть, где надо, кран подогнать, то-се, пятое-десятое!.. А уж где копнуть — это вы мне покажите! Это уж я знать не могу!
— Я тебе сказал! — крикнул Бондарь. — Ты что придуриваешься? Не слышал? В случае чего вали на меня!
Петраков сказал по матушке.
— Размеры при вас?
Бондарь молча достал блокнот.
— Да ну!.. конечно!.. правильно!.. Черта ли там размечать! — почему-то вдруг закипятился Петраков. — Сколько там сортир-то этот? Два на полтора, что ли?
— Опять болтаешь, Паша… а потом скулить будешь, — заметил Бондарь, пытаясь разглядеть цифры. — Ты еще Твердуниной такое брякни, я тебя потом поздравлю… Три на четыре мавзолейчик. Не великий.
— Фундамент-то какой?
— Блоки.
Они шагали к памятнику.
— Вот здесь, — сказал Бондарь, ковыряя каблуком мокрую землю. — Угол. Он сделал несколько больших шагов в сторону. — Второй.
Петраков махнул рукой экскаваторщику.
Экскаватор содрогнулся и стал медленно приближаться, наводя ужас грохотом и мощью.
В пронзительно белом свете фар струи дождя казались проволочными.
Экскаваторщик дернул рычаг, отчего механизм замер как вкопанный, и выбрался из кабины на гусеницу.
— Поменьше-то ничего нет? — крикнул ему Бондарь. — Ты ж тут все разворотишь к доброй матери!
— Оптать! — ответил экскаваторщик, яростно чиркая спичками, чтобы прикурить сигарету, которая уже наверняка промокла. — Много не мало, Олег Митрофаныч! Это ж, оптать, машина! — он пнул ногой гусеницу. — Это ж не пукалка какая! Сейчас, оптать, копнем за милую душу!
— Смотри памятник-то хоботом не повали! Тоже будет дело!..
— Разве, оптать, мы не понимаем? — удивился экскаваторщик.
— Давай! — заорал Петраков, размахивая и пятясь.
Откуда-то из темноты выскочил вдруг, спеша и оскальзываясь, Метелкин. Он тащил четыре кола.
— Разметку-то, Олег Митрофанович! Разметку!
Бондарь махнул рукой.
— Времени сколько, знаешь? — сказал он, отворачиваясь.
— Улья нам в твоей разметке, Метелкин! — весело закричал Петраков. Уже разметили! Ты бы спал дольше! Давай отходи, отходи! Заденет еще чертовня!..
Они пятились, освобождая экскаватору иссеченное дождем и залитое ослепительным светом пространство.
Ковш задрался, поплыл, с лязгом рухнул.
— Грунт в самосвалы! — крикнул Бондарь. — Паша, пусть самосвал подгонят!
— А подсыпать чем? — оскалился Петраков. — Он же на подсыпку весь уйдет! Ничего, потом соберется грунт, не пропадет… Блоки-то, блоки-то где? Ему тут копки на полчаса!
Они пошли к машине.
— Такое дело проспал! — цеплялся Петраков к Метелкину. — Раз в жизни, может, мавзолей выпало построить — а ты дрыхнешь! Детям что потом будешь рассказывать, а? Ребята, мол, мавзолей строили, а я в койке валялся? Так, что ли? Соня!
— Да ладно тебе, — отвечал Метелкин.
Бондарь оглянулся.
Экскаватор ревел, напирал, лязгал, напрягался; выдрав беремя мокрой земли, с завыванием нес ковш вправо и там разевал пасть, чтобы вывалить. Две его фары поворачивались вместе с ковшом, и свет падал на памятник то справа, то слева, то оставлял его в темноте, то снова выхватывал, обливая безрукую фигуру белым огнем. Тени шатались, и казалось, изваяние тоже перетаптывается, норовя оторвать ступни от постамента и шагнуть вниз.
Маскав, пятница. Зиндан
Пока тащили по коридору, Найденов артачился как мог — вис и извивался. К сожалению, руки освободились только вместе с последним пинком. Применить их с какой-нибудь пользой уже не удалось — он мешком влетел в дверной проем и покатился на пол. Громыхнуло железо. Вскочив на ноги, сгоряча бросился по-обезьяньи трясти решетку:
— Ты что ж, гад! Куда?! У-у-у-у, вонючки!..
Гулко топая, два дюжих мамелюка уже шагали обратно. Где-то вдалеке плеснуло светом, щелкнул замок — и тишина.
Перевел дыхание, повернулся.
Ничего особенного здесь не было — зиндан и зиндан, примерно как в ментовке. Длинные скамьи, вроде полатей. Нештукатуренные стены. Три из них глухие. Вместо четвертой — эта самая стальная решетка. В ней же и дверь тоже стальная и решетчатая. Лампочка в наморднике — снаружи, на потолке.
— Здравствуйте, — сказал Найденов.
Глаза привыкали к полумраку.
Тот, что слева, сидел по-прежнему — обхватив голову руками и раскачиваясь.
— Здравствуй и ты, — степенно отозвался правый, поглаживая седую бороду.
Он был одет как дервиш с Черемушинского базара — просторный синий халат, светлая чалма на голове. Миска для подаяний.
Левый отнял руки и поднял голову.
Это был Габуния.
— Здравствуй, здравствуй! — проговорил он, но не так, как если бы и в самом деле хотел приветствовать Найденова, а будто издевательски передразнивая. — Здра-а-а-а-авствуй! Вот скоро
