цель — коммунизм… вопрос построения коммунизма стоит как никогда остро… поэтому собственным примером… а то вопрос станет еще острее, и что тогда?.. В общем, тупой пилой по больному месту.
Но это Карпов бы так. А разборка Ромашова вышла очень простой и короткой. Плетнев честно поведал майору об утреннем происшествии — ключ, балкон, потом два этих придурка у подъезда. Предположил, что скользкие корочки выпали, когда он крутился и махал ногами. Ромашов прямо застонал, когда услышал. И сказал, что еще не встречал на своем жизненном пути таких болванов, как Плетнев. Но так сказал, что это совсем не было обидно.
Пока Плетнев шарил в кустах вокруг скамьи, майор Ромашов стоял неподалеку и курил. Курил очень нервно. А говорил очень желчно.
— Зачем их бить-то нужно было? Скажи на милость!
Плетнев сопел, поднимая пыльные ветви, с которых вдобавок сыплется какая-то труха. Сказать нечего. Действительно, глупость несусветная. Но зачем его старшина ногой пинал? Старшина пинает, а он что делать должен? Извиняться?
— Заслужили, — негромко, но мрачно сказал Плетнев.
— Заслужили! Тебе сколько лет?! Ты же офицер! Да они шавки перед тобой! А ты как пацан — кулаками махать!
— Я их поначалу и пальцем не тронул… Они сами…
— Имей в виду, Карпов слов на ветер не бросает. Сказал уволит — и уволит! Что делать будешь? На рембазе гайки крутить?.. Ты же умеешь, ты ведь танкист, слава богу… найдешь работку по душе!.. Глаза бы мои на тебя не глядели!
Отшвырнул окурок. Плетнев понуро молчал. Что тут скажешь?
— Ну что, нету?
— Нету.
— Хреново. Пошли.
Все это уже на ходу.
— Куда?
— Куда, куда… На кудыкину гору. Сам не понимаешь? Подобрали они его. Где ваша ментура?
— На Каляевской.
Подошли к районному отделению милиции.
— Жди, — бросил Ромашов, скрываясь за дверьми.
Нервно позевывая, Плетнев присел на металлическое ограждение газона.
Летний вечер прекрасен. Шумит листва. Звенит трамвай. Веселые беззаботные люди шагают по своим делам.
Дверь отделения открылась, и вышел милицейский капитан — тоже весь какой-то веселый и беззаботный. Усы врастопырку. Безразлично взглянув на Плетнева, закурил и ушел. Посмотрел на часы, прибавил шаг. Должно быть, на свидание спешит…
Плетнев попробовал поразмышлять как-то иначе. Под каким-то иным углом. Несколько бодрее. Ну, скажем, так: выгонят — и выгонят. Ну и что? И ладно! Подумаешь! По-всякому люди живут. Не все в КГБ служат…
Но бодрости этой напускной хватило ненадолго. Очень здорово все складывается, ничего не скажешь. И правда — уволит еще… Что тогда? Вся жизнь насмарку… О чем мечтал, к чему готовился — коту под хвост… И куда он тогда? Вернется домой, в Сочи? Лиза обрадуется… А ему что делать? Двадцать шесть лет. В институт идти? Смешно. Спасателем на пляж? Даже не смешно… Жениться, завести детей… но работать кем? Что он умеет? Стрелять, плавать, бегать… может скрутить любого бандита… убить человека шнурком от ботинок… спичкой… пальцем… но зачем все это нужно, если его уволят? Все будут жить как прежде — готовиться к тяготам, к неожиданности, к смерти, в конце концов!.. а он пойдет спасателем на пляж. Интересно, а хотя бы в милицию его потом возьмут? Вот уж будет весело! Так сказать, ирония судьбы…
Плетнев надрывно вздохнул и снова уставился на милицейское крыльцо.
Но вот снова хлопнула дверь. Хмурый Ромашов, сбегая по ступеням, раздраженно бросил:
— Что такая рожа унылая? Альпинист хренов!..
Не задавая вопросов, Плетнев шагал за ним по тротуару.
Шагов через пятнадцать майор на ходу неожиданно протянул ему удостоверение.
— Спасибо, Михал Михалыч! — с искренним чувством сказал Плетнев. — Спасибо. Вы меня просто…
— Кишка тонка у ментуры с Конторой тягаться, — с затаенной горделивостью ответил Ромашов, отмахиваясь от благодарности. — Да только, знаешь, дело-то нехорошо вышло… Они уже «телегу» накатали. И отправили.
— Как отправили?! Куда?!
— Ну что ты встал? — раздраженно спросил майор. — Ноги подкашиваются? Пошли!.. Куда, куда… Сам знаешь.
Плетнев через силу кивнул. Ну да, понятно… он знает.
— А ты как думал? — зло сказал Ромашов. — Вот так. Один раз вляпаешься — и вовек не отмоешься. И вся жизнь наперекосяк.
Замедлил шаг, внимательно посмотрел на него. Вздохнул.
— В общем, Плетнев, нужно тебе на дно ложиться…
На дно! Плетнев вспомнил утренний сон, черной тряпкой мелькнувший перед глазами, и невольно поежился.
Усталый, злой и несчастный, он шагал к дому, пытаясь припомнить, что его ждет в холодильнике. И ничего особенного не вспомнил. Черствая горбушка да объедок колбасы. Даже на завтрак не хватит…
Зашел в магазин, пропахший одновременно хлоркой и какой-то тухлятиной. Со стороны молочного отдела его встретили гвардейские ряды сырков «Дружба», со стороны рыбного — столь же стройные шеренги консервных банок «Завтрак туриста». Зато в мясном выкинули пельмени, и Плетнев встал в конец длинной и неспокойной очереди в кассу.
Тупо переминаясь за какой-то теткой в болоньевом плаще, он так погрузился в свои тоскливые размышления о том, выгонит Карпов или не выгонит, а если выгонит, то как сложится его пропащая жизнь дальше, что не услышал истошного крика продавщицы, шваркнувшей о прилавок последней пачкой:
— Зина! Пельмени не пробивай!
И поэтому, бессмысленно отстояв свое, протянул деньги со словами:
— Две пачки пельменей, пожалуйста.
Кассирша посмотрела с возмущением и ненавистью, а потом глумливо сказала:
— А кило икры не надо?! Совсем обалдели! Не слышите? — кончились!
Чертыхнувшись, он прошел полквартала до овощного.
Свеклы (двухкилограммовыми головами) и клубней турнепса размером чуть меньше снаряда к стапятидесятидвухмиллиметровой гаубице хватило бы для разгрома бронетанковой бригады. Зато картошки не наблюдалось вовсе. Однако в зале переминался народ, явно чего-то дожидаясь.
— Картошка будет?
— Ждите, — буркнула кассирша.
И точно — не прошло и десяти минут, как пьяный грузчик в синем халате вывез железный контейнер.
Вокруг него тут же началась общая свалка. Отталкивая друг друга и бранясь, женщины норовили влезть в контейнер с головой.
Счастливицы уже спешили к кассе, крепко прижимая к груди добычу.
Когда плотное кольцо жаждущих несколько поредело, Плетнев тоже заглянул внутрь. Обнаружил несколько мокрых, рваных и полупустых бумажных пакетов. Взял два, в каждом из которых было меньше половины.
— Рубль двадцать восемь, — устало сказала кассирша.
— Почему рубль двадцать восемь?
