обманут чиновниками, которых и следовало винить, если мудрые советы императора провалились.
Впрочем, и провал он мог обратить на свою пользу. Так в 1959 году, после того, как стало понятно, что из идеи коммун тоже ничего путного не вырастет, Мао предпринял смелый шаг — он публично уступил место председателя республики своему коллеге Лю Шаоци. Правда, перед этим он опроверг резкую критику в свой адрес и репрессировал очередную партии оппозиции — маршала Пэн Дэхуая и его сторонников.
Добровольным отказом от места председателя КНР Цзэдун снял с себя обвинения в тоталитаризме — дескать, о каком засилье идет речь, если я всего-навсего скромный лидер коммунистической партии, а на пост председателя республики может претендовать кто угодно.
Но Мао и не думал уступать область внутренней политики Лю Шаоци или другим руководителям. Он и не собирался отказываться от особого положения в партии и государстве. Мао хотел возвыситься еще больше, стать императором. Уступив же свой пост Лю Шаоци, он возненавидел последнего за то, что тот действительно стал вести себя как глава государства и все реже обращался к Мао за советом и указаниями. Он не мог примириться, что в Китае появился второй председатель.
Интересные факты сообщает личный врач вождя Ли Чжисуй об известном совещании семи тысяч кадровых работников, проходившем в Пекине в январе 1962 года. Врач рассказывает, как Мао Цзэдун был буквально взбешен, когда услышал, что большую часть вины за экономические трудности и беды Лю Шаоци в своем докладе возложил не на природные условия, а на человеческий фактор, то есть на политику, автором которой был Мао Цзэдун. И хотя Мао Цзэдун выступил на этом совещании с некоторой самокритикой, виновным он себя в душе не считал. По мнению врача, которому Мао Цзэдун изложил свои истинные чувства, это была очередная тактическая уловка с целью удержать в руках руководство партией. Он злобно воспринял попытки участников совещания объективно проанализировать последствия «большого скачка», и, напротив, был восхищен речью Линь Бяо, который объяснил возникновение трудностей тем, что местные партийные работники не претворяли в жизнь указания вождя и не слушали его советов.
Именно поэтому Мао Цзэдун избрал Линь Бяо в качестве орудия для осуществления своих планов по разгрому партийного руководства и партийного аппарата, которые пытались поправить дела и тем самым отходили от его левацких установок.
Осенью 1962 года Мао начал новое наступление на оппозиционные ему силы в рядах КПК. На сей раз лозунгом стало преодоление «ревизионизма». Вновь в качестве средства борьбы были развернуты массовые кампании. Удар на этот раз пришелся по партийным кадрам. Свертывалась внутрипартийная демократия, нарушался Устав КПК. Как отмечалось позднее, самовластный стиль работы Мао «постепенно нарушил демократический централизм в партии, культ его личности все возрастал». То был пролог «культурной революции».
В 1965 году резко возросли тиражи изданий работ Мао Цзэдуна по всей стране, причем в некоторых провинциях в 20–40 раз по сравнению с 1963 годом. В одном только 1966 году было издано 3 миллиарда «цитатников» Мао Цзэдуна на многих языках мира.
Со второй половины 1962 года, как только наметились первые признаки стабилизации экономического положения в стране и ослабла висевшая над Китаем угроза голода, Мао Цзэдун и его сторонники взялись за раздувание культа «вождя» и военизацию жизни страны. С начала 1964 года эта кампания приняла особенно широкие масштабы и проходила под общим лозунгом «учиться у Народно-освободительной армии Китая».
С целью пропаганды культа Мао в 1963–1965 годах одно за другим развертываются движения «за социалистическое воспитание», «за революционизацию», «за изучение произведений Мао Цзэдуна», в ходе которых распространяются указания Линь Бяо о том, что чтение или изучение той или иной работы Мао Цзэдуна является священной обязанностью всех военных кадров.
В июле 1964 года было распространено указание Мао Цзэдуна о необходимости революционизации творческих союзов китайской интеллигенции, которая в последние годы находится «на грани перерождения в ревизионистов». В 19641965 годах было проведено «перетряхивание» руководства всех творческих союзов, входивших во Всекитайский союз работников литературы и искусства.
В зарубежную печать проникли сведения о том, что уже на секретном заседании ЦК КПК в сентябре 1965 года Мао Цзэдун провозгласил программу развертывания «культурной революции», состоявшую из нескольких этапов. На первом из них предполагалось нанести удар по определенной части деятелей литературы и искусства.
На втором этапе намечалось осуществить чистку в партии, государственном аппарате и других звеньях управления. На третьем этапе предполагалось полностью утвердить «идеи Мао Цзэдуна» в КПК, а возможно, и возобновить политику «большого скачка» в экономике, а также усилить экстремистскую внешнюю политику.
Социалистический строй в конечном счете заменит капиталистический строй — это объективный закон, независимый от воли людей. Как бы реакционеры ни пытались затормозить движение колеса истории вперед, революция рано или поздно произойдет и неизбежно одержит победу. У китайского народа есть выражение, характеризующее поступки некоторых глупцов: «Подняв камень, себе же отшибают ноги». Именно такими глупцами и являются реакционеры различных стран. Репрессии, проводимые ими в отношении революционных народов, в конце концов могут лишь стимулировать еще более широкую и еще более бурную народную революцию. Разве всякого рода репрессии русского царя и Чан Кайши против революционных народов не сыграли такой стимулирующей роли в отношении великой русской революции и великой китайской революции?[11]
Цзян Цин, чтобы доказать свою любовь и преданность охладевшему к ней Мао, была готова на любые жертвы. Когда в 1965 году Мао, для того чтобы избавиться от политических противников, потребовалось «разжечь пламя великой пролетарской культурной революции», он смог довериться только Цзян Цин. В обстановке строжайшей секретности готовила она кампанию против «каппутистов», «идущих по капиталистическому пути».
Затем, как того хотел Мао, она призвала молодежь «свергать буржуазные элементы» — интеллигенцию, старые партийные кадры. «С молотом в руке, подняв сжатый кулак, — подавала она пример молодежи, — я пошла в наступление на все старое».
Очевидцы рассказывают, что Цзян Цин сумела сыграть свою роль блестяще: среди китайских юношей и девушек 70-х она была популярнее любой киноактрисы. Вдохновленные призывами свергать отжившую буржуазную культуру, студенты и школьники организовывались в отряды хунвэйбинов — так называемых «красных охранников» новой революционной культуры. От их скорого суда и жестокой расправы не были застрахованы ни чиновники, ни профессура университетов, ни простые граждане.
Вряд ли Цзян Цин предполагала, что начатая ею «культурная революция» закончится гибелью, по некоторым данным, 20 миллионов человек. Как писал о том периоде один из самых авторитетных биографов Мао Филип Шорт, «никто, включая самых близких Председателю людей, не знал, что заставило его избрать такую непостижимо сложную и беспощадную тактику. Еще менее предсказуемым был ее конечный результат».
Разом превратившись из домохозяйки в главную «культурную революционерку», Цзян Цин была поднята подобострастными партийными функционерами на небывалую высоту. Ее мнением интересовались по всякому поводу, но она отвечала на вопросы неизменным признанием в любви к Председателю. По всему Китаю шли поставленные по ее наивным либретто оперы. Главными героинями в них, как правило, были женщины, у которых пусть даже и отсутствует личная жизнь, но зато есть Великий Кормчий. В кульминационный момент героиня пела: «Я думаю о Председателе Мао!» — и ее тут же осеняли светлые идеи, позволяющие преодолеть все трудности.
Мао как будто не замечал стараний Цзян Цин. В разгар «культурной революции» ее переселили из резиденции Чжуннаньхай, где остался Мао, в правительственный городок в западном пригороде Пекина. Дошло до того, что Мао установил такой порядок: если Цзян Цин пожелает встречи с ним, то должна получить разрешение Канцелярии ЦК. Впоследствии это позволило сохранить веру многих китайцев в то, что Великий Кормчий непричастен ко всем жестокостям, творившимся во время «культурной революции», и был
