он собирал книги. Целая комната в их квартире полностью была отдана его уникальной библиотеке — стеллажи стояли в несколько рядов. Он сам составлял каталоги, заполнял библиотечные карточки. После его смерти — согласно завещанию — книги были отданы Союзу театральных деятелей.
Сева Санаев был долгие годы моим надежным партнером на сцене. Мы играли с ним в концертах сцену из «Жучки». Всегда с неизменным успехом. Санаев — хороший актер, но в чем он был истинно неподражаем, так это в искусстве пародии. Он мог изобразить (и охотно изображал) кого угодно: Герасимова, Бондарчука, Крючкова. Весело, остроумно и так похоже, что его персонажи не только не обижались, но, наоборот, просили: «Сева, ну изобрази меня…»
И первыми начинали заливисто хохотать.
Еще Сева необыкновенно артистично и очень смешно рассказывал анекдоты и был незаменим в любой компании. Злые языки говорили, что именно за это его избрали одним из секретарей Союза кинематографистов, но Сева относился к своим обязанностям очень серьезно и любил повторять: «Главное, я кристально честный человек», и это была правда. Ему очень повезло с женой, женщиной умной и тонкой. К Севе она относилась абсолютно трезво, объективно (может быть, поэтому в кинематографической среде считалась не совсем нормальной). Долгие годы она страдала от его пьянства, но, слава Богу, после инфаркта Сева бросил пить раз и навсегда. Оба они почему?то в штыки восприняли замужество своей дочери Лели, и лишь изо дня в день крепнущий талант Ролана Быкова смягчил их сердца.
Ах, как талантлив, как бесконечно, непредсказуемо, стихийно, взахлеб был талантлив Ролан! Константин Наумович Воинов его обожал и старался пригласить в каждый свой фильм. Он ему почти не делал замечаний. Наоборот, давал полную волю. И Ролан играл каждый раз по — новому, неповторимо. Его не все любили, но талант его признавали все. Как рано он ушел…
К сожалению, наше время диктует свои условности, свои привычки. Мы живем в бешеном ритме, в бешеном темпе и невольно этому поддаемся. Ведь в жизни мы сейчас не разговариваем, а просто болтаем. Обратите внимание, что сейчас никто, как правило, не договаривает фраз. В XIX или в начале XX века не только дворяне, но и люди среднего сословия и крестьяне разговаривали в другом ритме. Договаривали, додумывали, дослушивали, вообще слушали друг друга.
Я как?то провела эксперимент: включила магнитофон, когда за столом говорили все, и обратила внимание, что никому не дают договорить начатой фразы. Начнет кто?то:
— Я пошла вчера на Арбат, там магазин…
— Да — да, это где «Чародейка»… — перебивают ее.
— Нет, не где «Чародейка»…
И другой уже включился, начал говорить о «Чародейке», но его тоже перебили. Люди не слушают друг друга, у них какое?то недержание речи. Я видела, как человек сидит за столом с открытым ртом, чтобы успеть в небольшую паузу, когда другой что?то рассказывает, вставить словечко.
А когда разговаривают вдвоем? Вы видели, чтобы третий, подойдя, извинился? Ничуть. Сразу о своем. То же на совещаниях, на художественных советах.
Вот мы недавно ехали в поезде, четыре человека, стали разговаривать. Я ни одну историю, которую меня просили рассказать, так и не закончила. Потому что у Любы Соколовой появляется своя мысль, своя идея, а Инна Макарова уже ждет, пока Люба скажет, чтобы свое сказать. И я вижу, как они соревнуются, кто скорее поймает паузу.
Во ВГИКе технику речи преподают плохо, как правило, киноактеры все разговаривают скороговоркой, не заканчивая фраз, а чтоб голос звучал, об этом и разговора нет. Голос задавлен, загнан куда?то внутрь, он глухой. Культура речи упала. Ну, конечно, не у всех, но у многих. Театральные опытные актеры, прежде чем выйти на сцену, делают специальные упражнения, чтобы голос звучал. Я и сейчас любую скороговорку скажу. А многие считают, что им ничего этого не нужно. Мало ли что пианист играет гаммы или вокалист распевается, полагают они, сцена, экран без этого обойдутся.
А такое понятие, как актерский ансамбль? Когда работают актеры разных школ, видишь, что у них разная техника. Один говорит глухо, другой так, а третий эдак. А нужен ансамбль.
Для этого существуют репетиции. Я знаю свою роль, но я прежде всего знаю реплику, на которую должна ответить. Я должна услышать, что говорит партнер, да еще так, чтобы зритель поверил, будто я слышу это в первый раз. Допустим, он мне говорит:
— Пойдем в кино, у меня сегодня плохое настроение.
Я должна услышать, как в первый раз, и что он меня зовет в кино, и что у него плохое настроение. И при этом сыграть свою реакцию: или мне наплевать, что у него плохое настроение, или я от этого страдаю, или я просто, не дослушав, говорю:
— Пойдем.
Когда я смотрю в глаза партнеру, я по глазам все вижу, я должна видеть его глаза. И вдруг он играет по — другому. И у меня тогда могут возникнуть новые, совершенно неожиданные мои ответы. Идет процесс творчества. Я вспоминаю слово «вдохновение», о нем сейчас забыли.
Мне рассказывал Бондарчук, что, когда он сказал Роду Стайгеру, игравшему у него Наполеона, что надо репетировать, тот ответил:
— Мне не надо.
Он готовился к роли. Он говорил:
— Я скажу, когда буду готов.
И вот стали снимать. Сняли. И Бондарчук объявил, что нужно сделать дубль, как это у нас бывает, на всякий случай. Род заплакал. Он подумал, что плохо сыграл.
Род Стайгер отказался от дубля, а попробовала бы я! Режиссер считает, что нужен дубль, часто без причины. Как здесь быть с вдохновением? А никак. Все это — вещи очень тонкие. Ну не было вдохновения! А некоторые и без вдохновения хорошо играют. Мне вообще кажется, что такой великолепный актер, как Джигарханян, может в любое время играть. А есть актеры, которым нужно настроиться, нужна подготовка. Доронина, например, снимаясь у Воинова, требовала много репетиций. Вот Ефремов в «Шапке» замечательно играет. Он по роли злится и краснеет. И я вижу, как на экране он буквально на глазах превращается в помидор! А как хорош Табаков в роли старого кагэбэшника! Вообще в «Шапке» великолепный актерский ансамбль во главе с Ильиным. Здесь сказалось умение Воинова работать с актерами.
Моя любимая Раневская всегда была соавтором роли, она очень много придумывала сама. Находила характер, детали, или, как принято говорить в нашей среде, приспособления. Все время в образе, повторяет реплики своего партнера. Есть актеры, которые довольствуются тем, что написано, у них нет потребности что?то менять, они удовлетворяются той драматургией, которая есть. А Раневская была всегда в поиске, призывала на помощь эмоциональную память, опыт, случай.
Например, я из этой комнаты пройду в ту, там кто?то звонит, и мне нужно открыть дверь. Воинов мне говорил, что я по дороге, когда тороплюсь открыть дверь, должна успеть взглянуть в зеркало, увидеть себя, оценить, поправить локон. Разве не это определяет мое отношение к тому, кому я иду открывать? Это и есть деталь. Могут быть и другие: походка или манера речи какая?то, это все те нюансы, порой потрясающие нюансы, над которыми работают мастера. У меня в «Жучке» было много таких неожиданных деталей, которые помогли сделать характер разбитной, нахальной, но, в сущности, очень одинокой женщины:
— Один кинорежиссер предложил мне сниматься в кино в роли солдатской жены, ну исключительно за мою красоту. Ох уж и снабжала я этого режиссера продуктами, во!
За этим текстом вскрывается ее биография. Я не думала о ее походке — она сама вдруг пошла и этак задницей повела.
Когда я делаю роль, делаю характер, внешность, поведение, я живу своим образом. Я не думаю, что мешаю партнеру. Партнер сам ко мне приспосабливается, а я на него реагирую, оставаясь в своем характере, соблюдаю ансамбль, соблюдаю стиль или жанр (жанр тоже имеет значение). Но мешаю партнеру или нет, я не знаю.
Принято говорить — я и сама это часто повторяю — хороший человек не профессия. (Кто?то невесело пошутил: поэтому хорошие люди исчезли, остались одни профессионалы.)
Я очень высоко ценю профессионализм, но утверждаю, что актер, особенно актер кино, должен быть хорошим человеком. Как бы он ни старался играть доброго, у него все равно — в выражении глаз ли, очертании губ, движении руки — выглянет злоба, высокомерие, хамская натура, и зрители скажут: «Не
