физиономии не сходила блаженная улыбка идиота, который настолько погружен в свой примитивный, но светлый внутренний мир, что просто не замечает внешних проблем. Я была невинным маленьким ребенком, для которого каждое мгновение было интересной новостью, а жизнь состояла сплошь из открытий.
Но иногда я вспоминала, что до меня у него была другая, та, на которую он, возможно, смотрел иначе, еще более нежно, к которой он был привязан настолько болезненно, что, возможно, ее призрак в один прекрасный день вытеснит из его жизни реальную меня. Когда я думала об этом, мне становилось страшно. Мое настроение портилось, как погода в горах, и я без повода начинала к Сыромятину придираться. Он относился к моим нападкам снисходительно, говорил: у тебя, мол, Настя, характер сложный. Знал бы он, в чем именно состоит основная сложность, – так, может быть, перестал бы меня мучить, сам не отдавая себе в этом отчета. Либо успокоил бы меня раз и навсегда, либо набрался бы мужества сделать неприятное признание, после которого мы снова стали бы абсолютно чужими.
Может быть, логичнее всего было бы с ним обо всем этом поговорить, но я никак не могла набраться смелости.
Я прекрасно понимала, что женщина, злобно сравнивающая себя с былыми пассиями своего кавалера, заведомо обречена на провал. Потому как то, что осталось в прошлом, – не считается. Прошлого не существует – так учит восточная философия.
И я бы никогда – поверьте мне, никогда! – не стала расспрашивать Бориса о ней.
Если бы в один прекрасный день не обнаружила ее нижнее белье в шкафу моего мужчины.
Разумеется, я не рылась в его вещах в смутной мазохистской надежде найти там какую-нибудь улику, намекающую на возможность его измены. Дело было так: он оставил меня в своей квартирке на Сретенке, а сам отправился в гастроном, чтобы закупить продукты для романтического ужина. Предполагалось, что в его отсутствие я буду наслаждаться ненавязчивым обществом телевизора, а также вымою голову и поставлю на запись видик, поскольку Сыромятину не хотелось пропустить какой-то баскетбольный матч. И вот в ванной я обнаружила полное отсутствие полотенец. Без задней мысли открыла шкаф и… на самом видном месте увидела кружевной бюстгальтер, который мне, ясен пень, не принадлежал.
Первой моей реакцией была острая кислородная недостаточность и резкий выброс адреналина в кровь. Потом брезгливо, двумя пальчиками я приподняла бюстгальтер, этот жалкий символ моей непутевости, чтобы получше рассмотреть предмет, который, возможно, станет причиной разрыва с Сыромятиным.
Был он сиреневым и явно очень дорогим. Мне также пришлось констатировать, что грудь его хозяйки была несравнимо больше моей собственной – мне о таком размере приходилось только мечтать. Модные прозрачные лямочки. Кружева ручной работы. Я поднесла кружева к лицу – теперь всю оставшуюся жизнь буду ненавидеть аромат духов «Ультрафиолет» от Пако Рабанна.
Не надо было этого делать, но я не удержалась и приложила бюстгальтер к себе. Жалкое зрелище – что и следовало ожидать.
В замке повернулся ключ.
Я даже не потрудилась спрятать находку обратно в шкаф, потому что точно знала – промолчать у меня не получится. Так вот и получилось, что вошедший Сыромятин, румяный, веселый, нагруженный шуршащими пакетами, застал меня перед зеркалом, почти голую, с чужим лифчиком в руках.
И сначала он развеселился было, но потом разглядел бюстгальтер повнимательнее и переменился в лице. Я смотрела на него – спокойно и выжидательно. Я надеялась, что он рассмеется, положит пакеты на стол, а потом подойдет, притянет меня к себе, ласково обзовет дурындой и скажет, что эту вещицу оставила у него сестра или двоюродная племянница. Тогда я ему поверю, и все у нас будет хорошо.
Но Борис, вздохнув, спросил:
– Откуда это у тебя?
Я кивнула в сторону распахнутого шкафа:
– Извини. Я не хотела рыться в твоих вещах, мне просто понадобилось полотенце.
Он прямо в уличных ботинках протопал в комнату – на светло-бежевом ковровом покрытии оставались мокрые грязные следы. Аккуратно сложил пакеты на диван. Достал из буфета початую бутылку коньяку, налил себе в винный бокал. Я смотрела на него во все глаза, никогда не видела Сыромятина таким. Он казался мне самым адекватным и психически уравновешенным человеком на земле.
Он скинул куртку, уселся за стол, залпом выпил золотистую жидкость. И сказал:
– Мы жили вместе. Настя, ты меня пойми, если можешь. Тебе не к кому ревновать.
Я перевела взгляд с него на сиреневый бюстгальтер, который все еще держала в руках. Может быть, и не к кому, зато у ревности моей была конкретная форма.
– Я больше с ней не общаюсь… То есть перезваниваемся иногда, но между нами давно уже ничего нет. Просто друзья.
– Просто друзья не хранят в шкафах нижнее белье друг друга, – пробормотала я, наконец отшвыривая лифчик в сторону.
Он поморщился так болезненно, как будто бы я швырнула на пол ни в чем не повинного крошечного щенка. Эта гримаса была для меня как пощечина.
– Я попробую объяснить, – вздохнул он, – ты уж выслушай меня, пожалуйста. А там уже сама решишь, стоит ли связываться со мной таким…. Не хочешь выпить?
Я беспомощно кивнула. Он вынул из шкафа второй бокал и плеснул в него коньяку. Что-то подсказывало, что вечер будет грустным и пьяным.
– Где-то там в пакетах есть сыр, – сказал он, – нарежешь?
– Потом разберемся с сыром, – я уселась в кресло напротив него, – мне сейчас ничего в горло не полезет. Лучше расскажи.
– Ну ладно. – На меня он не смотрел. Взгляд Сыромятина уперся в сервант, за пыльноватыми стеклами которого были аккуратно расставлены разнокалиберные бокалы. – Я тебе уже говорил, что те сплетни, которые ходят обо мне в редакции, несостоятельны. Я вовсе не герой-любовник, не половой гигант. И с женщинами мне не везет. Когда-то была одна… Особенная… И вот после нее ничего у меня не клеится.
Меня затошнило. Бокал пришлось поставить на стол. Неужели все вот так вот и закончится? Его обидным, прямолинейным монологом? Особенная… А я? Я разве не особенная для него? Просто одна из тех, с которыми ему «не везет»?
– С самого начала наш роман был обречен. Мы познакомились на презентации в галерее антиквариата почти два года назад.
А я ведь помнила ту статью. «Открытие галереи китайского антиквариата… в интерьерную моду снова входят этнические мотивы». На освещение этого события мог отправиться любой корреспондент нашего журнала, в том числе и я. Если бы я поехала писать о китайском антиквариате, Борис Сыромятин никогда не познакомился бы с той, что носит сиреневые лифчики и пользуется духами «Ультрафиолет». Если бы я не была столь ленивой, читала бы все приходящие в редакцию пресс-релизы, вместо того чтобы просто выбрасывать их в мусорное ведро или вероломно подкладывать на столы других журналистов… если бы я была организованной, собранной и любила свою работу, ничего подобного не произошло бы.
Как это глупо. Зачем я занимаюсь самоедством? От судьбы не уйдешь – если бы Сыромятин не пошел в галерею китайского антиквариата, то он мог бы познакомиться с этой женщиной в любом другом месте.
– Она была женой очень богатого человека. Я с такими девушками вообще не общаюсь обычно, потому что понимаю: ну что я могу им дать? На ней была такая шуба и такие туфли… Туфли с шубой – символ шика. И тонкие щиколотки. Но она сама зачем-то ко мне подошла.
Ненавижу богатеньких девочек. Тех, кому не надо когтями вырывать у судьбы материальное благополучие, тех, кому и так все дано. И все, что от них требуется, – быть красивыми и оригинально разбрасывать направо и налево кем-то заработанные большие деньги: «шубка с туфельками», подумать только! «Тонкие щиколотки»! Да у меня у самой щиколотки не хуже, разве я виновата в том, что живу, черт побери, в Ясеневе и каждый день полтора часа провожу в метро?! Интересно, эта фря в шубе когда-нибудь спускалась в подземку в час пик? Или тепличные создания вроде нее ездят исключительно на «Мерседесах» представительского класса, управляемых профессиональными шоферами?
Я почти никогда не ношу каблуки. Не потому, что мне не идут, а потому что к вечеру от таких туфелек
