зайдясь в надрывном кашле, прохрипела что-то о вирусном гриппе. Я прекрасно понимала, что надменная секретарша Диночка мне не верит – уж слишком часто я в последнее время прогуливала работу. Но мне было все равно.
Целую неделю я не мыла голову, не причесывалась и не красилась.
Зато я обзвонила своих подруг и всем задала один-единственный вопрос: был ли в твоей жизни курортный роман, о котором ты и до сих пор не можешь забыть?
Лика, та самая, крестины ребенка которой мы с Леркой благополучно прогуляли на Кипре, застенчиво рассказала о сорокапятилетнем военном, с которым она познакомилась в пансионате под Звенигородом. Было тогда Ликусе пятнадцать лет. «С ним было щекотно целоваться, потому что он носил усы, – она рассказывала о бравом военном с таким энтузиазмом, словно они расстались не двенадцать лет назад, а позавчера. – Это был мой первый французский поцелуй. А еще он мне оставил засос на шее. Мама потом спрашивала – что это за синяк? А я ей ответила – это я утюгом обожглась! Мама, наивная душа, поверила и потом долго рассказывала подружкам, что я глажу блузки, не утруждаясь их с себя снять!»
Лесбиянка Лида поведала о разбитной американке, с которой она познакомилась во время экскурсии по «Золотому кольцу». «Мы долго друг к другу приглядывались. А потом она пригласила меня прогуляться вместе с ней по магазинам. В примерочной кабинке все и произошло. Это был самый быстрый, но самый запоминающийся секс в моей жизни. Когда мы вышли из кабинки, натолкнулись на изумленных продавщиц, выстроившихся в ряд, как на параде. Одна из них сказала: „Надо же, а мы-то думали, что в кабинке кто-то занимается сексом, а там были всего лишь вы!“ Это было в Суздале восемь лет назад. Да уж, искушенными провинциальных продавщиц не назовешь! Они даже не предположили, что между двумя женщинами могут разгореться нешуточные страсти!»
Подруга по имени Жанна рассказала о своем романе с итальянским судовладельцем. «Это были самые запоминающиеся отношения в моей жизни! – воскликнула она. – Он обещал подарить мне яхту! Но… не подарил. Я и сейчас часто его вспоминаю. Будь у меня яхта, моя жизнь повернулась бы совершенно по- другому».
Я выслушала десятки историй разной степени скабрезности. Но ни одна из них не была похожа на мою.
Из всего этого я могла сделать только один, причем весьма печальный, вывод. Я, Александра Кашеварова, являюсь самой несчастной девушкой на свете.
И это правда.
Самая неприятная деталь в расстроившейся свадьбе – сообщить об этом печальном событии родителям. Особенно моим. Я знала, что мама изо всех сил готовится к моему бракосочетанию. Казалось, что наконец у нее появился смысл жизни. Она даже как будто бы помолодела и похорошела – игривый девичий румянец появился на ее обычно фарфорово-бледных щеках. Целыми днями она носилась по магазинам, фанатично скупая разные глупые вещи, без которых, как ей казалось, не может обойтись ни одна свадьба. Вчера она позвонила, чтобы просветленным голосом сообщить, что ею было приобретено расписное полотенчико для свадебного каравая. Честное слово, я и не думаю шутить или преувеличивать! «Какого еще каравая?!» – хотелось взреветь мне. Разве на свадьбах бывает каравай?
Я, по крайней мере, слышала только о наличии торта, украшенного миниатюрными фигурками брачующихся. Но я промолчала. Я знала, что мама начнет растерянно говорить о древних традициях, о великом историческом значении момента, о том, что она хотела как лучше… А еще она купила себе шляпку, украшенную букетиком кружевных ромашек. Она где-то вычитала, что на матери невесты непременно должна быть подобная шляпка, это, мол, правило хорошего тона. Шляпка пришлась ей к лицу. Иногда мама доставала ее из нарядной круглой коробки и примеряла шляпу перед зеркалом – то поглубже на лоб надвинет, то выпустит кокетливую челку.
И как после всего этого я должна была сказать ей, что ни каравая, ни мамы в шляпке, ни самого исторического момента в моей жизни пока не предвидится?
В тот день после работы я заехала к родителям. Я не могла больше терпеть. Все равно когда-то придется им это сказать. Почему бы и не сегодня?
Дверь открыла мама, и на ней была та самая шляпка. Я вдруг почувствовала себя невозможно усталой. Ну почему у меня такая инфантильная мама?
– Сашенька! Как хорошо, что ты зашла, – бурно приветствовала она меня, – заходи, блинчики будешь? Отец! Смотри, кто пришел!
Из боковой комнаты вырулил папа в полосатых семейных трусах.
– Привет, невеста, – сказал он, и я окончательно почувствовала себя не в своей тарелке.
– Блинчики буду, – вздохнула я, – хотя… Вообще-то я поговорить пришла.
Мы прошли в комнату. Я уселась на диван. Мой взгляд тотчас же зацепился за новую деталь интерьера – симпатичную тюлевую занавеску, висевшую на стуле. Я решила, что наконец-то у нас появилась тема разговора, не относящаяся к моей свадьбе.
Я смогу несколько минут передохнуть, беседуя с родителями о ремонте. Я знала, что они давно собирались переклеить обои и поменять занавески.
– Что, купили наконец? – Я кивнула на стул.
– Да, – гордо подтвердила мама, – только ее надо немного подшить.
– А куда вы собираетесь ее повесить? – поинтересовалась я. – В спальню или на кухню?
– Ты о чем?
– О занавеске, о чем же еще!
Мама перевела растерянный взгляд с занавески на меня. Потом ее лицо просветлело.
– Это не занавеска, дурочка! Это же твоя фата!
– Моя – что?
– Фата, – послушно повторила мама, улыбаясь во весь рот.
Мне вдруг захотелось застрелиться.
– Но я не собиралась выходить замуж… В фате!
Ох, зачем я добавила «в фате»?! Если бы не это небольшое уточнение, то все бы уже было позади. Но я не смогла, я просто не смогла… Что ж, значит, скажу это со второй попытки. Вот только подожду, пока мама прочитает мне мораль.
– Саша, – укоризненно покачала головой мама, – на невесте должна быть фата. Это традиция, и ты не можешь ею пренебречь.
«Очень даже могу, – подумала я, – раз уж я смогла пренебречь даже женихом!»
– Фата символизирует невинность, – вставил свое веское слово отец.
Уж не думает ли он, что в свои двадцать семь лет я…
– А ты, надеюсь, невинная девушка.
Все понятно. Нет занятия более неблагодарного, чем попробовать убедить своего отца в собственной развратности. Какой парадокс – я уже два года пользуюсь кремом от морщин, а мой папа все еще считает меня ребенком. Наверное, не стоит напоминать ему, что я полгода жила в одной квартире со своим предыдущим бойфрендом. Чтобы не разочаровывать папу. Ведь в чем-то мы похожи – каждый из нас живет в своем собственном иллюзорном мире.
Что ж, кажется, пора. Я должна, должна наконец это сказать.
Прямо сейчас.
– Мама! Папа! Я хотела с вами поговорить. Есть новость, – смело начала я.
– Слава богу! – вскричала мама, не дождавшись окончания моей фразы. – Я знала! Я знала!
– Молодец, дочь.
Папа одобрительно хлопнул меня по спине, да так сильно, что у меня дыханье сперло, а перед глазами бойко заплясали зеленые круги.
Я недоуменно на них уставилась. Что все это значит? Неужели… Как, неужели в глубине души они тоже были против моей свадьбы с Эдуардом?
И втайне надеялись, что она не состоится? Выходит, весь мир (я, конечно, имею в виду свой маленький мирок, состоящий из родителей и Лерки) знал, что я не гожусь на ответственную роль жены. Весь мир, кроме меня самой!
– Если честно, я даже начала к этому готовиться, – продолжила меж тем мама, – я уже связала такие
