должна ехать, он там один!
Лерка молчала довольно долго перед тем, как ответить.
– Ну ты даешь, Кашеварова! – при этом она так скорбно качала головой, как будто бы речь шла не о сломанной ноге зловредной Инги, а как минимум о пяти незаметно набранных мною килограммах. – Послушала бы ты себя со стороны! Ногу сломала Инга, а жалко тебе твоего героя-любовника!
– Но он же там один, в больнице суетится, – беспомощно повторила я.
– Ладно, иди уж, – махнула рукой моя подруга, – ты безнадежна.
– Спасибо тебе, Лерчик! – В благодарственном порыве я звучно расцеловала ее в обе щеки. – С меня шампанское! Обязательно сходим в клуб в другой день.
– Естественно, сходим, – фыркнула Лерка, – надо же мне хоть как-то отметить тот факт, что я больше не невеста!
До больницы я добралась минут за сорок, несмотря на то что находилась она на самой окраине Москвы. Такая торопливость не могла не отразиться на моем внешнем виде – выглядела я, как особа, которую прямо в куртке и джинсах запихнули в парилку русской бани и заставили просидеть там целый час.
С трудом мне удалось разузнать у хамоватой работницы регистратуры, в какой палате находится Инга. Еще труднее было найти корпус – попадавшиеся на моем пути медицинские сотрудники из соображений природной вредности или склонности к милой шутке почему-то все время норовили отправить меня по ложному пути.
Кирилла Калинина я увидела сразу. Он сидел в коридоре, прямо на полу. Плечи его угрюмо поникли, колени были прижаты к груди.
– Кирюша! – я подлетела к нему и плюхнулась рядом.
Он вяло повернул ко мне голову.
– А, это ты, – безрадостную реплику сопроводил холодноватый поцелуй в висок.
Но я нисколько не обиделась – все-таки он так перенервничал. Я погладила его по голове.
– Ну как ты здесь?
– Я-то что… – вздохнул он, – лучше бы спросила, как она.
– И как она? – послушно спросила я.
– Плохо, – покачал головой Калинин. – Ей вкололи сильнейшее обезболивающее, чтобы она могла уснуть. Бедная Инга.
– Перелом ноги – это не смертельно. Она скоро поправится!
– Лучше уж скажи прямо, что тебе на нее наплевать, – буркнул он.
Я хотела горячо воскликнуть: «Ты же знаешь, что нет!», но потом подумала, что прозвучало бы это фальшиво. В тот момент, когда я судорожно перебирала в уме известные мне вежливые фразы, к нам приблизился высокий мужчина в светло-голубом хирургическом костюме.
– Вы родственники гражданки Метелкиной? – спросил он.
И прежде чем я успела раздраженно ответить, что к гражданке Метелкиной мы никакого отношения не имеем, Кирилл вскочил на ноги и схватил доктора за рукав:
– Да, Инги Метелкиной! Это я. То есть я ее родственник.
Кто бы знал, чего мне стоило не фыркнуть – вот уж никогда бы не подумала, что у нашей местной порностар такая непритязательная фамилия. Но ситуация не располагала к идиотскому хихиканью.
– Брат, что ли? А паспорт у вас есть? – нахмурился врач. – Она проснулась. Но в палату мы пускаем только родственников.
– Что за идиотские правила? – кипятился Кирилл. – Нет у меня паспорта. Может быть, я ее муж!
Я закашлялась.
– Муж? – Мне показалось, что врач взглянул на него с любопытством.
– Муж, – твердо ответил мой любимый мужчина.
А на то, что мое горло почти сорвано от надрывного красноречивого кашля, он внимания почему-то не обратил.
– Ладно. – Доктор, видимо, решил, что Калинин проходит его внутренний фейс-контроль. – Можете зайти. Только тихо и ненадолго.
По-прежнему не глядя на меня, Кирилл устремился в палату. Помявшись, я последовала за ним. В дверях он обернулся и еле слышно сказал:
– Сань, а тебе лучше здесь подождать.
– Хорошо, – одними губами ответила я.
Впрочем, дверь в палату он не прикрыл, и прислонившись к косяку, я могла без труда наблюдать за происходящим в палате.
Инга лежала на койке у окна, ее загипсованная нога была привязана к специальной металлической трапеции. Не могу сказать, что выглядела она плохо. Видимо, яркий солярийный загар скрыл бледность ее лица. Краем глаза я отметила, что ногти на пальчиках ее загипсованной ноги покрыты темно-вишневым лаком. И вообще она смотрелась по-кинематографичному красиво – именно так выглядела бы захворавшая красавица из какого-нибудь сериала, над наигранными страданиями которой пускали бы потайную слезу домохозяйки. Она была красивой, притихшей и беспомощной. Ее хотелось опекать и защищать.
Я не слышала, о чем разговаривали эти двое.
Инга повернула к нему лицо, она улыбалась. Кажется, впервые я видела искреннюю улыбку на ее лице. От улыбки этой она казалась еще моложе. А может быть, все дело в отсутствии косметики – черт его знает. Кирилл что-то весело ей рассказывал. Время от времени он подносил ее узкую руку к губам и мягко целовал ладошку.
А я не знала, умиляться мне или плакать. Странное это было чувство. Если бы пару дней назад мне бы рассказали, что так вот получится, и спросили бы, какой будет моя реакция, я бы без тени сомнения ответила: подойду к Калинину, что есть мочи пну его ногой под зад, попытаюсь с максимально гордым видом покинуть помещение и разрыдаюсь, только исчезнув из их поля зрения. Но сейчас… Сейчас я смотрела на то, как Кирилл Калинин улыбался своей Метелкиной, и с ужасом думала о том, насколько же гармонично они смотрятся вместе.
– Красивая пара, – вдруг озвучил мои мысли посторонний голос.
Вздрогнув, я обернулась и обнаружила за своей спиной уже знакомого мне доктора.
– Да уж, – промямлила я.
– Давно они вместе?
Я пожала плечами:
– Несколько лет.
– Он так за нее переживает. Это так романтично, – вздохнул врач.
– Да, – согласилась я.
– А вы почему такая грустная? – проявил заботливость медик. – У вас тоже здесь родственники?
– В некотором роде, – усмехнулась я, – но вообще-то, похоже, мне пора домой.
– Конечно, идите, – поощрительно улыбнулся он, – вам надо выспаться и отдохнуть. Цвет лица у вас отвратительный. Это я вам как врач говорю.
Когда я уходила, ни Инга, ни Калинин даже не посмотрели мне вслед.
На автоответчике меня поджидало сообщение от начальства. Главный редактор газеты «Новости Москвы» Максим Леонидович Степашкин гнуснейшим голосом просил перезвонить ему в любое время.
Почему-то мне и раньше приходилось наблюдать эту тревожную закономерность: если уж на твою голову сваливаются неприятности, то все разом. И Калинина я вряд ли еще увижу (ну, только в тот знаменательный день, когда он вывезет из моей квартиры свой позабытый здесь хлам), и с работы меня скорее всего уволят. Я такая – всегда жертвую работой ради бурной личной жизни. В глубине души я понимаю, что это неправильно. Но ничего поделать с собою не могу. Как только в моей жизни появляется достойный внимания мужчина, все остальное мгновенно отходит на второй план.
А ведь я могла написать роскошный материал о парашютистах. В моем распоряжении были такие уникальные факты и такие яркие фотографии! Но вместо того, чтобы, просидев за компьютером хотя бы пару часов, сотворить нечто гениальное, я наскоро набросала заметку репортажного плана и по факсу
