заиграл на мандолине, но Каспер не открывал глаз.
Проспал он почти двадцать часов. На утро следующего дня его разбудила песня.
пел красивый высокий женский голос. Юноша закрыл глаза. Может быть, он все еще продолжает спать? Нет, горячие солнечные зайчики, бегающие по стене, оповестили, что час уже не ранний и что сон Каспера, к сожалению, кончился, а ведь снилось ему бледное низкое туманное небо Вармии, бледные излучины реки, бледные заросли ивы по берегам и бледное ласковое, не обжигающее солнце.
пел красивый женский голос где-то очень близко, почти рядом. Раздвинув тяжелые красные гардины, Каспер отшатнулся, ослепленный. Девушка с маленьким зеркальцем в руке, направлявшая из противоположного окна на Каспера солнечных зайчиков, громко расхохоталась и исчезла в глубине комнаты. Ее появление было столь мгновенным, что Каспер не успел ее разглядеть.
– Эччеленца сойдет к завтраку вниз или разрешит подать еду в комнату? – постучавшись в дверь, вежливо осведомился величественный слуга.
«Моей светлости, конечно, желательнее было бы поесть здесь, подальше от чужих глаз, – подумал студент. – Но нет, прятаться – недостойно поляка и посланца Великой Вармии!»
– Ну, как вы отдохнули? – спросил кардинал Мадзини, указывая студенту его место за столом.
Оглядев свежевыбритое мужественное лицо Каспера, густые, красивыми волнами лежащие волосы, статную фигуру и длинные стройные ноги, его высокопреподобие отметил про себя, что светский наряд гораздо выгоднее оттеняет привлекательность его гостя, чем ряса кающегося.
– Марчелла! – крикнул за дверью женский голос. – А шапку ты куда дела? Меховую шапку!
– Моя племянница, – показав глазами на дверь, объяснил Мадзини. – Узнав, что гость наш – польский студент, она тут же побежала переодеваться…
В комнату вошла девушка, на первый взгляд та самая, что пускала солнечных зайчиков, но матка бозка, какая странная была на ней одежда! Синьорина была завернута в кусок пестрой ткани, руки ее от запястья до локтя были украшены медными браслетами, на шее повязана лента с нанизанными на ней шкурками каких-то мелких зверьков. Голову племянницы кардинала украшала огромная меховая шапка, напоминающая те, что носят казаки, только она была не смушковая, а из какого-то густого бархатистого меха.
– Что это ты, Беатриче? – с удивлением спросил Мадзини.
– Я хотела сделать нашему гостю приятное, – ответила Беатриче с достоинством. – Это ведь национальный польский наряд, тот самый, который так понравился его святейшеству на весеннем карнавале… Не забыла ли я чего-нибудь из принадлежностей туалета польской дамы, синьор студент?
«Вы забыли, что Польша – европейское государство, имеющее своих философов, ученых, поэтов и художников. Вы забыли, что это великая держава, а не жалкое племя дикарей, украшающих себя медными побрякушками и прикрывающих наготу мехами», – хотелось сказать Касперу.
Он молча прочитал про себя «Ave Maria» один раз, второй, третий, но это не помогало. Так как девушка, не слыша ответа на свой вопрос, смотрела на него с удивлением, он, до боли стиснув руки под столом, произнес медленно и спокойно:
– Синьорина напрасно потратила столько времени, чтобы придать себе этот странный вид, ибо женщины на моей родине одеваются так же, как и дамы в Италии, Испании, Франции и прочих христианских странах… Может быть, меха, которыми они оторачивают свои подолы и воротники, несколько богаче, чем в перечисленных странах, но это только потому, что на родине моей климат суровее, чем в Западной Европе. Если бы синьорина в таком виде прошлась по улицам Кракова – это столица Польши – или по улицам Гданьска – это мой родной город, – за ней бежала бы толпа, а матери прятали бы от нее детей.
Только сейчас Каспер разглядел, что у племянницы кардинала большие серо-зеленые глаза и чудесные золотые волосы, густыми прядями выбивающиеся из-под меховой шапки. Видя, как обиженно задрожали губы девушки, Каспер добавил по возможности галантнее:
– Синьорину безусловно можно было бы признать за польку, но отнюдь не по одежде, а благодаря ее наружности. Польки справедливо слывут самыми красивыми женщинами в мире…
– Я венецианка, – сказала Беатриче. С лица ее сбежало обиженное выражение. – Венецианки тоже славятся красотой, в особенности – золотыми волосами. Но почти все они красят волосы в золотой цвет при помощи всяких восточных специй, а у меня они такие от природы… Правда, дядя?
Тут только Каспер решился поднять глаза на кардинала и убедился, что хозяин его, побагровев от сдерживаемого смеха, прикрывает рот специальным платком для вытирания губ. Такие же платки были положены у каждого прибора. От Миколая Коперника Каспер уже знал, что в богатых итальянских домах после трапезы люди моют пальцы в розовой воде, а губы вытирают платком.
– Простите мою глупенькую девочку. Вина здесь, пожалуй, не Беатриче, а ее жениха. Этот молодой оболтус, собственно, и сделал для нее набросок этого так называемого «польского наряда»… Вам же мне хочется принести благодарность за то, что вы столь умно и благородно вступились за свою родину. Должен, однако, предупредить, что здесь вам придется сталкиваться с людьми, которые и не подозревают, что Польша находится в Европе, хотя в Риме уж это, должно быть, известно: в конклав кардиналов за последние пятьдесят лет четырежды входили поляки и кто знает, не будет ли в свое время на папский престол возведен кардинал из Кракова, Гданьска или… из Лидзбарка… А ты, Беатриче, с похвальным рвением изучаешь творения греков и римлян и не подозреваешь, что здесь, в Италии, могут процветать искусства, науки и ремесла только потому, что в свое время Польша приняла на себя все те беды, что готовились для Европы! В 1241 году родину нашего гостя затопили полчища татар, и, если бы они не встретили в Польше такого отчаянного сопротивления, они, возможно, двинулись бы дальше на запад. Но поляки мужественно отстаивали каждый свой город, село, каждую хижину, каждую пядь своей залитой кровью земли, и татары, вырезав половину польского населения, повернули обратно. Вот тогда-то и ринулись в Польшу другие варвары, еще более беспощадные, – рыцари Тевтонского ордена! Даже папа Климент Пятый, которого никто не упрекнет в излишнем человеколюбии, ужаснулся их жестокости.
Молчаливый слуга вносил подносы один за другим, и Каспер поражался как богатому убранству стола, так и невиданным на его родине яствам и фруктам. Живя в приморском Гданьске, он повидал, конечно, больше, чем обитатели Великой или Малой Польши. Ему довелось даже как-то отведать ароматные сочные померанцы. Но длинные желтовато-зеленые плоды, предложенные ему Беатриче, несколько смутили его: Каспер не знал даже, как с ними надо обходиться.
