Бетономешалка остановилась.
— Замену давайте, — сказал машинист.
Швейк на минуту отлучился и вернулся с невысоким парнишкой в охотничьих сапогах. Он привел его, как малолетку, за руку.
— Будешь здесь работать, — сказал ему Швейк. — Распоряжение руководства.
— Я не знаю… — начал было возражать парнишка.
Но Швейк сурово оборвал его:
— Все узнаешь… Иван Дементьевич разъяснит.
Бетономешалка загрохотала, и парнишка в высоких сапогах забегал с ведром по проторенной мною дорожке.
— Хочешь со мной работать? — спросил Швейк, когда мы отошли на почтительное расстояние.
— Грузчиком?
— Помощником экспедитора, — сказал Швейк. — Экспедитор — это я.
Я посмотрел на леса. Увидел знакомую гибкую фигурку. Алла согнулась над ящиком и щепкой размешивала раствор. Рядом с ней стоял каменщик в длинном фартуке. Он работал играючи. Мастерски поддевал раствор из ящика, небрежно швырял на цоколь стены и шлепал туда кирпичи, которые подавала ему Анжелика.
— Каменщиком хорошо, — сказал я.
Швейк посмотрел на леса, ухмыльнулся:
— Каменщиком?
— Ну да, — сказал я.
— Уж лучше — трубадуром…
— Кем?
— Или барабанщиком… Герка, который приходил сюда к Алке, в оркестре на барабане бацает.
— Зачем я тебе понадобился? — спросил я.
— Не расстраивайся, Алке наплевать на барабанщика.
— Какое начальство меня вызывает?
— Я теперь твое начальство, — ухмыльнулся Швейк. — Колено для печки будем делать. Забыл?
В кладовой нам выдали звонкий лист белой жести. Швейк тряхнул его: лист зарокотал, как весенний раскат грома.
— Из этой штуки нужно сделать трубу, — сказал Швейк.
— Верно, — сказал я. — Делай.
Швейк достал из кармана гвоздь и стал что-то чертить на листе. Жесть противно скрипела, и меня передернуло.
— Надо трубу делать, а не рисовать, — сказал я.
— Это чертеж, — сказал Швейк. — Без чертежа ничего не выйдет.
Было ясно, что Швейк ничего не смыслит в этом деле, но признаться не хочет. Жесть уже не скрипела, а визжала, как недорезанный поросенок. У меня заныло внутри.
— Кончай, — сказал я.
Швейк спрятал гвоздь в карман, свернул жесть в трубку.
— В мастерскую, — сказал он.
В механической мастерской нам за полчаса сделали отличное колено.
— Эх! — хлопнул себя Швейк по лбу. — А диаметр? Максим, беги измерь диаметр.
Я сбегал в общежитие, бечевкой измерил диаметр трубы. Колено пришлось переделывать.
Я стал помощником Швейка. Это не так-то уж было плохо. Весь день мы курсировали с дядей Корнеем. Маршрут был один: вокзал — техникум, Мы возили строительные материалы, оборудование для механических мастерских, учебники, инструмент. Дядя Корней покуривал у капота своей трехтонки, а Швейк оформлял наряды, накладные, распоряжался погрузкой. Я был на побегушках. Куда пошлет Швейк, туда иду. Помогал грузить и разгружать тяжелые предметы: станки, ящики с надписями «Не кантовать!». Работа была не пыльная. На станции всегда народ. По путям снуют маневровые паровозы. Свистят, пыхтят, гремят буферами. Толкнет маневровый несколько штук вагонов и отстанет. А вагоны сами катятся. У белоголовых стрелок колдуют стрелочники. Передвигают рычаги с противовесами, машут флажками, фонарями. И запах на станции особенный. Пахнет паровозным дымом, мазутом и угольной гарью.
К дяде Корнею и к Швейку иногда подходили какие-то люди и о чем-то толковали. Что-то тайком совали им в руки, и они прятали в карманы. Иногда наша машина останавливалась возле небольшого деревянного дома с голубым крашеным забором. Из кабины выскакивал Швейк и просил меня сбросить один ящик. Я сбрасывал. Мне-то что. Я мог и сто ящиков сбросить. Я за них в квитанциях не расписывался. Расписывался Швейк. Ящик быстро забирал дюжий мужик в солдатских галифе и галошах на босу ногу. На левой руке у мужика не было пальцев, но он и култышкой ловко управлялся. Подхватывал ящик, бросал на плечо и уносил в дом.
Я понимал, что Швейк и хмурый дядя Корней занимаются темными делами, но вмешиваться не хотел. Мне-то какое дело? Правда, как-то сказал Швейку:
— Посадят вас с дядей Корнеем… Проворуетесь, братцы кролики.
Швейк посмотрел на меня своими чистыми карими глазами, улыбнулся:
— Я не ворую.
— А ящики?
— Излишки… В документах они не числятся.
— Где-нибудь числятся…
— Верное дело, — сказал Швейк.
— А что в ящиках?
— Чепуха — цемент, гвозди… Люди строятся, материалы нужны как воздух.
— И много перепадает?
— Крохи, — сказал Швейк. Вытащил из внутреннего кармана пачку сторублевок, потряс перед моим носом: — Подкинуть?
— Не надо, — отодвинул я его руку. — Обойдусь.
Швейк был не жадным. Ему ничего не было жалко: ни своего, ни чужого. Деньги он без отдачи раздавал ребятам. Всегда делился едой. У него была широкая натура. Он никогда не унывал, не ныл. Все время в его голосе роились идеи. Он быстро загорался чем-нибудь и тут же остывал. И о себе особенно не беспокоился: до сих пор носил зеленые шерстяные обмотки. Над ним подсмеивались, прозвали Швейком. А он все никак не мог собраться приобрести сапоги, хотя деньги у него были немалые. Я как-то шутки ради попросил у него в долг две тысячи рублей.
— Две? — переспросил Швейк. — Две нету, а тыщу — на!
Выгреб все деньги из карманов, из тумбочки. Они у него в газете там лежали.
— Отдам не скоро, — припугнул я его. — А может, и вообще не отдам… Не люблю, понимаешь, долги отдавать.
— Ладно, когда-нибудь отдашь.
Деньги я, конечно, вернул через десять минут. Не нужны были.
Любил Швейк командовать. Напускал на себя строгий вид и распоряжался. Прав у него никаких не было, поэтому он ссылался на начальство. Чуть что: «Начальник приказал… Сигнал сверху… Руководство так решило…» А руководство и знать не знает, что некий Швейк от его имени распоряжается на стройке.
И, пожалуй, один я знал, что на душе у Швейка кошки скребут. Скребут ночью, когда все спят. Лежал Мишка Победимов, по прозвищу Швейк, на жестких нарах, глядел печальными карими глазами в потолок и тяжко вздыхал. Вздыхал, как паровоз. И хотелось Мишке удрать отсюда куда-нибудь подальше, на Северный полюс или в Антарктиду. К королевским пингвинам…
Я ничем не мог помочь приятелю. Как сделался помощником экспедитора, так сам затосковал. Не нравился мне этот дядя Корней. Он как будто не имел никакого отношения к ящикам, никогда до них пальцем не дотрагивался. Даже из кабины не вылезал, когда ящики сбрасывали. Но я чувствовал, что по сравнению с ним — Швейк пешка. Последнее время шофер стал обращать на меня внимание. Перестал косо смотреть на небо. Стал на меня глядеть. Стоит у машины, курит и на меня смотрит. Взгляд у него цепкий, тяжелый.
