Я не придуривался. Действительно, в чехарду я любил играть. И прыгал дальше всех.
— У меня мозоль, — сообщила Тумба.
— Я могу весь день играть в волейбол, — сказала Алла.
— А я в чехарду, — упрямо сказал я.
— И поясницу что-то ломит, — пожаловалась Тумба.
«Хватит трепаться, — хотел сказать я ей. — У тебя и поясницы-то нет. Сплошное туловище». Но не сказал. У меня у самого все кости ныли. Мне нужно было сесть рядом с ними и поболтать, а я знай накладывал на носилки землю. А когда уселся на бревно рядом с Аллой, Тумба поднялась.
— Поехали, — сказала она.
Девчонки подхватили носилки и зашагали к яме. А я остался сидеть на бревне, как дурак.
К складу подъехал дядя Корней. Швейк спрыгнул с подножки прямо в лужу и крикнул:
— Цемент! На разгрузочку!
Я бросил лопату и подошел к машине.
— Вкалываешь? — спросил Швейк. На щеке у него зеленело цементное пятно. Одна обмотка волочилась.
— Обмундирование растеряешь, — сказал я.
Швейк опустился на колено и в два счета намотал мокрую тряпку вокруг тощей ноги.
— Порядок, — сказал он.
Я таскал бумажные мешки с цементом. Едкая зеленоватая пыль лезла в нос. Я чихал и про себя ругался. Девчонки давно пришли с носилками и, не дождавшись меня, сами накладывали мусор. Дядя Корней, привалившись к капоту плечом, курил махру и глядел на хмурое небо. Косо глядел.
Когда мы разгрузили машину, на территории уже закончили работу. Студенты потянулись внутрь здания — там столовая. Дядя Корней плюнул на окурок и тоже затопал в столовую. Я посмотрел в ту сторону, где работали мои девчонки. Их и след простыл. На бревне лежала моя куртка. Мокрая такая, жалкая. Я надел ее, хоть и противно было. Из кладовой выскочил Швейк. В руках у него была записная книжка. Учащийся он или строитель?
— Ты кто такой? — спросил меня Швейк.
— Никто, — сказал я. И это была истинная правда.
Умолк людской гомон, замерла на стройке жизнь, и я снова почувствовал себя никому не нужным.
Швейк, расставив тонкие ноги в зеленых обмотках, смотрел на меня и морщил лоб:
— Из деревни?
— А что? На носу написано?
— Нос у тебя в порядке, — серьезно сказал Швейк. — Раз спрашивают — отвечай.
— Тут до войны жил.
Швейк провел рукой по щеке, и зеленое цементное пятно размазалось до самого уха. Я хотел сказать ему, чтобы вытер рожу, но не сказал. С пятном было интереснее.
— Образование? — допрашивал Швейк.
Мне хотелось послать его подальше. К чертовой бабушке.
— В седьмом учился, — сказал я. — Вытурили.
— Будешь студентом, — запросто решил мою судьбу Швейк. Лицо у него стало важным, будто он по меньшей мере начальник техникума.
— А ты кто такой, парнище? — в свою очередь спросил я.
Швейк поднял с земли щепочку и соскреб с обмотки глиняную лепешку.
— Кто я? — переспросил он.
— Эге, — сказал я.
Швейк повертел в руках щепочку, бросил в ящик с известью. Провел ладонью по другой щеке. Теперь он напомнил мне маскарадного кота. Только не в сапогах, а в обмотках.
— Ничего страшного нет, если человек не закончил семилетку, — сказал Швейк. — Мало ли причин… В техникуме наверстает.
— Не примут без свидетельства, чудак.
— Нужно хорошей работой доказать, на что ты…
— Погоди, — перебил я. — У тебя тоже нет бумаги?
— Мыши съели, — сказал Швейк.
— Бывает, — усмехнулся я.
— Пошли к завучу, — сказал Швейк. — У них недобор.
Я вспомнил Алкины глаза: большие, светлые, с каким-то отливом. Когда я таскал цемент, Алка два раза посмотрела на меня. Один раз — когда я уронил пакет в грязь, а второй — когда шел из кладовой. Хорошо так посмотрела. Без ехидства.
— Пошли, — сказал я.
Завуч, маленький лысый человек в огромных рябых очках, был на редкость неразговорчив. Пока я ему пространно толковал о своей давнишней мечте стать железнодорожником, он смотрел мне в переносицу и укоризненно кивал головой. Давай, дескать, ври, парень, а я послушаю… Я замолчал, а он все еще изучал мою переносицу и кивал. Я с трудом удержался, чтобы не оглянуться: уж не стоит ли кто-нибудь за моей спиной, не показывает ли ему фигу. Завуч наконец перестал кивать и заговорил. Голос у него был тонкий и монотонный. Причем он после каждой фразы говорил «тэк»:
— Документы в порядке? Тэк. Сдашь в отдел кадров. Тэк. Оформишься рабочим. Тэк. Получишь карточки и топчан в общежитии. Тэк. А когда учебный корпус построим — будешь держать экзамены по русскому языку, физике, химии, географии. Тэк. Можешь идти. Дверь захлопни покрепче — дует. Тэк.
— Товарищ здорово сегодня поработал, Семен Григорьевич, — ввернул Швейк.
— Идите, — сказал завуч.
«Вот зануда!» — подумал я.
За дверью Швейк сказал:
— Я чуть не прослезился… Умеешь вкручивать.
— От тебя научился.
Швейк хлопнул меня по плечу и рассмеялся.
— Пойдем получим твои карточки и в — столовку. А спать будешь рядом со мной.
Я тоже хлопнул Швейка по плечу и сказал, чтобы он лицо умыл. Этот разбитной парень в зеленых обмотках мне все больше нравился.
3
Дождь моросил целую недолю. На строительной площадке разлились лужи. Вода была мутная, словно ее известкой побелили. Капало отовсюду: с неба, с крыши, с носа. Сосновое бревно, на котором мы отдыхали, осклизло. С него клочьями, точно шкура, слезала мокрая кора. Противно было садиться. Моя куртка не просыхала, от нее пахло болотом. Девчонки хлюпали с тяжелыми носилками по грязи. Им, как и мне, до чертиков надоела эта однообразная работа. А мусор не уменьшался. От дождя он стал тяжелее. Я накладывал неполные носилки, жалко было девчонок. Алла выбросила свои драные бахилы на помойку и надела резиновые сапоги. Сапоги были новые и сверкали как лакированные. После двух рейсов с носилками они перестали сверкать.
Швейк был хитрый парень. Он носилки не таскал, не швырял мусор лопатой. Он ездил с дядей Корнеем на станцию за стройматериалами. Оформлял какие-то документы, руководил погрузкой и разгрузкой. Работа не бей лежачего. Не то что наша. У Швейка даже ботинки не были измазаны в грязи.
Алла почему-то больше на меня не смотрела. Наверное, не до того было. Грязь, дождь. Не до амуров. А все равно интересно было с ними работать. Набросаешь мусору и смотришь, как они тащат носилки. Тумба шагает как слон, грязь во все стороны, а Алла идет плавно, покачивает станом, ноги переставляет осторожно. И разговоры у нас стали нормальные, не только о погоде. Сядем на бревно и болтаем о том, о
