составление списка необходимых химикатов и оборудования для лаборатории, предварительно уточнив примерное количество предстоявших анализов. Покончив с этим и получив одобрение, она включилась в добывание реактивов. Теперь она появлялась в нашей комнате-штабе каждое утро и усердно работала целыми днями. Закончив приобретение всего нужного для химической лаборатории, упаковав все для отправки во Владивосток, Путнинг сама попросила давать ей другие задания и вплоть до отъезда успешно выполняла их.
Антонина Робертовна сразу и легко влилась в нашу группу, словно знала всех и работала с нами давно. Этому способствовало ее доверчиво-смелое и непринужденно-доброжелательное отношение ко всем. Видимо, манера держаться с товарищами, как с равными, сохранилась у нее еще со студенчества. Большую роль в установлении ее взаимоотношений, несомненно, сыграло также и то, что она оставалась искренне равнодушной к повышенному вниманию, которое вызывала ее внешность. Она, казалось, не замечала восхищенных взглядов сотрудников, на первых порах застывавших и умолкавших при ее появлении. И это не являлось хоть сколько-нибудь игрой. Просто, по-видимому, Антонина Робертовна не считала свою внешность чем-то особенной. При разговоре она всегда прямо и сосредоточенно смотрела в глаза собеседнику, не пряча взгляда своих выразительных серых глаз под густыми ресницами. И до того взгляд ее был чист и спокоен, что невольно предохранял от комплиментов и попыток ухаживания.
Каждый новый сотрудник, включаясь в организацию подготовки экспедиции, облегчал и ускорял наши сборы. Они уже близились к завершению, когда явился Дмитрий Владимирович Вознесенский и сказал, что он закончил свои дела и согласен работать, как я и приглашал его, начальником геологопоисковой партии.
С Димой Вознесенским мы познакомились еще будучи студентами Горного института. Довольно часто встречались с ним на собраниях Сибирской секции геологического кружка, куда он вступил несколько позже других, и, кроме того, один-два раза в году мы виделись на традиционных товарищеских встречах членов Сибирской секции весной (перед отъездом на полевые работы) и в начале зимы (после возвращения). Как правило, Дмитрий Владимирович, держался со всеми ровно, уверенно, ничем особенно не выделяясь. Обычно сдержанный, немногословный, он порой, когда собирался немногочисленный кружок слушателей, любил рассказать пикантные истории, анекдоты, реже — читать стихи, преимущественно юмористические.
Выражение его удлиненного с довольно крупными чертами лица резко менялось в зависимости от того, принимал ли он участие в деловой беседе или балагурил: оно становилось то сосредоточенно- суровым, то мягким и улыбчивым. Голос его был глуховат, без особых интонаций. Умеренно общительный характер и любовь к юмору способствовали его быстрому знакомству и сближению с людьми, но до известных границ— без приятельства и панибратства. Иногда Дмитрий Владимирович посматривал на собеседника светлыми прищуренными глазами с иронической улыбкой, чуть заметно менявшей рисунок рта. При этом он полушутя-полусерьезно бросал какое-нибудь замечание, вроде:
— А вам здесь нечего околачиваться! Вам, «алешам», работать нужно, вкалывать!
При первоначальном знакомстве покачивающаяся по. ходка Вознесенского, замедленные движения создавали впечатление некоторой его вялости, но он был достаточно крепкого сложения и, когда нужно, бывал подвижен.
К тому времени Дмитрий Владимирович обладал уже большим, чем другие геологи, опытом, что придавало ему уверенность и даже некоторое превосходство. В нашей экспедиции ему предстояло впервые, впрочем как и всем остальным начальникам геологопоисковых партий, освоить метод поисков россыпей золота.
Одновременно с оформлением Вознесенского мы, по его просьбе, приняли в состав экспедиции молодого рабочего Леонида Петренко. Низкого роста, коренастый крепыш с круглым улыбчивым лицом смотрел на всех доверчивым, доброжелательным взглядом больших карих глаз. Шустрый и всегда веселый Леня Петренко быстро завоевал симпатии многих сотрудников экспедиции, а позднее и бывалых таежников — пожилых рабочих.
Уже перед самым отъездом мы приняли на работу последнего геолога. Зачислить Анатолия Николаевича Морозова начальником партии рекомендовал Зверев. При знакомстве Анатолий Николаевич, сознавая, что рекомендация заведующего секцией золото — платина Инцветмета обеспечивает ему участие в экспедиции, держался и разговаривал очень уверенно. Позже оказалось, что ему вообще была присуща самоуверенность. А изысканно нарядная одежда и некоторое позерство позволяли сделать вывод, что в семье он — баловень.
Очевидно, баловали его не только потому, что он являлся, как мне говорили, родственником (далеким) известного революционера-шлиссельбуржца Николая Морозова, но и жалеючи, как инвалида от рождения. Дело в том, что левая рука Анатолия Николаевича от плеча и до локтя выглядела нормально, разве чуть суше правой, но сразу к локтю примыкала маленькая, как у ребенка, кисть с короткими пальцами.
При знакомстве, перехватив мой изумленно-сочувственный взгляд, Морозов, видимо, обеспокоился, как бы это не стало помехой в его устройстве на работу, и поспешно заявил, что в полевых условиях трудностей не испытывал и вполне справлялся с делом.
Мои сомнения относительно пригодности Морозова полностью не рассеялись, перевесила их просьба Зверева. Он особо подчеркнул в разговоре со мной, что на иждивении у Анатолия Николаевича больная мать и что сам он ручается за Морозова, уже имеющего достаточный стаж работы в геологических партиях. Морозов был принят и успел выехать со всеми сотрудниками во Владивосток.
На этом завершился подбор специалистов. По числу принятых профессионалов — начальников геологических партий окончательно определился и план геологических и разведочных работ экспедиции. Девять партий, из которых семь — геологопоисковые (включая мою), одна — рудноразведочная и одна — астрономо-геодезическая, должны были выполнить весь намеченный объем геологического картирования, горных выработок и шурфовки.
В первой декаде мая формирование экспедиции и отправка всех ее грузов во Владивосток подошли к концу. Наступила пора отъезда сотрудников. К этому времени мы получили из Сибири от Мельникова утешительное известие о том, что им закончена закупка лошадей, сбруи и фуража. В ближайшие дни он со своим караваном тоже намеревался отправиться во Владивосток.
И с набором рабочих дело обстояло неплохо. На мой запрос по телеграфу заведующий Алданским геологоразведочным бюро Василий Ефимович Пинаев, обратиться к которому посоветовали мне Эрнест Бертин и Сергей Раковский, сообщил, что на Алдане отобрано пятнадцать опытных старателей. Столько же старателей отобрал на Зее по моему поручению Петр Майоров — бывший промывальщик Первой Колымской экспедиции. Обе группы уже выехали во Владивосток, откуда позже вместе с нами должны будут отправиться в бухту Нагаева. А там нас уже ждал с группой рабочих Степан Степанович Дураков. Когда решился вопрос с экспедицией, мы его сразу же известили телеграммой. В ней мы сообщили также, что первым пароходом выезжаем из Владивостока и просили к нашему приезду договориться с местными рабочими об их участии в экспедиции. И вскоре мы получили ответ, что нас ждут около четырех десятков рабочих.
И вот наконец «ленинградский» период организации Второй Колымской экспедиции закончен. Мы выезжаем во Владивосток. Правда, едем мы не всем составом: часть сотрудников уже уехала, а двое — Дмитрий Вознесенский и Фаина Рабинович — на несколько дней должны были задержаться, чтобы сдать свои отчеты. И хотя Новиков из Владивостока сообщил, что до отхода парохода в бухту Нагаева есть еще некоторое время, беспокойство не покидало меня: как бы нам не опоздать.
Мы уже наметили день отъезда, но совершенно неожиданно его пришлось отложить. Задержку вызвало сообщение Ленвзрывпрома о том, что взрывчатые вещества по каким-то причинам отправить из Ленинграда невозможно. Их предложили получить во Владивостоке, но при условии, что взрывные работы станет производить только их взрывник, с которым следует заключить договор.
Оформление договора заняло два дня, и в составе нашей экспедиции прибавился взрывник Николай Александрович Клоков.
16 мая 1930 года мы наконец основной группой выехали во Владивосток скорым поездом. После шумной посадочной суеты, взволнованных прощаний, поцелуев в вагоне мы все успокоились, стихли. Но такая резкая перемена оказалась для нас странной, непривычной. По инерции все еще хотелось куда-то
