Светловолосый, голубоглазый, никогда не унывающий Александр часто в часы досуга привлекал к себе внимание рабочих, и они нередко смеялись его прибауткам и шуткам. Он говорил, что у него нет отца, что он сын кухарки и поэтому его отчество Аныч, по имени матери — Анны. В нем порой больше чувствовался горожанин, чем таежник, вероятно, сказалось то, что проходил он военную службу в Иркутске.
Так как выгрузка еще не начиналась, мы продолжали осматривать берега и делиться своими впечатлениями.
— Видите незанятую площадку с редкими низкорослыми лиственницами, немного возвышающуюся над пляжем? — показал я несколько правее и ниже поселка Культбазы. — Там мы и устроим наш палаточный городок.
— Там и временный склад удобно будет поставить, — поддержал меня Анатолий Александрович Горанский. — Близко подносить груз с берега, и приливная волна не достанет.
— Сразу видно ретивого завхоза. Нет, чтобы подумать, где скорее поставить кухню, сварганить жратву и угостить нас отменным обедом и чаркой по случаю благополучного прибытия, — не замедлил пошутить Каузов.
— В самом деле, заморились ведь без хорошей еды за дорогу, — немного заикаясь, включился Бертин.
— Да что Горанскому до нас, он может и еще неделю жить впроголодь. У него для этого хватит жирового запаса. Вон какие телеса, — поддержал тут же и Морозов.
Они с Каузовым всю поездку беззлобно подтрунивали над могучей фигурой Анатолия Александровича, над его незнанием экспедиционных условий и его наивной верой во всякие небылицы про Колыму.
— Ну, опять взялись зубоскалить. Уж у Каузова-то, наверное, не меньше моего жирового запаса, и здоровьем его бог не обидел. Вон какой гладкий да румяный, любая девица позавидует, — беззлобно отшучивался Горанский.
Он уже освоился со своей должностью, привык к подобному балагурству, и всерьез оно его не задевало. Тем более что он обладал большим жизненным опытом, знанием людей и завидной выдержкой.
Прислушиваясь к словесным перепалкам, рабочие придвинулись ближе и каждую реплику встречали дружным взрывом веселого смеха. «Вот и наступил перелом в настроении людей, кончилось их мрачноватое состояние», — с удовольствием отметил я.
Геологи уже с чисто профессиональной заинтересованностью продолжали осматривать склоны берегов. Оголенные, относительно редкие деревья не мешали рассматривать обнажения, выделяющиеся на гребнях среди осыпей, скалистые выходы коренных пород и другое.
— Посмотрите туда, — обратил я их внимание на наиболее высокую куполообразную гору в конце полуострова Старицкого, за Марчеканской долиной. — Это массив гранодиорита. Видите, под ее вершиной во впадинке сохранился пласт снега? У вершины над снегом чуть заметный отсюда обрывчик. Возможно, это остаток древней террасы. В 1928 году у его подножия мы находили почти окатанную гальку, правда редкую среди осыпи щебенки.
И дав им рассмотреть в бинокль, я продолжал:
— Ниже по склону долины Марчекана и далее по гребню Старицкого почти до его конца выделяются скалистые останцы — свидетели эрозии. Вполне возможно, что это древние кекуры.
— А что такое кекуры? — заинтересованно спросила Фаина Рабинович.
— Это скалы из твердых пород на морских берегах или близ них в море. Чаще конической или пирамидальной формы. В море их обрабатывают с боков волны во время шторма и больших приливов, потому у их основания образуется своеобразный пьедестал, иногда перекрытый сверху валунами, галькой. Наиболее крупный и лучше сохранившийся из кекуров находится ближе к мысу полуострова. Издали он напоминает корону, вот почему члены гидрографической экспедиции дали ему название «Каменный венец». Все кекуры расположены почти на одной высоте' над уровнем моря, на более высоких горах отсутствуют. Видите, на противоположном, более высоком склоне их нет?
— Но почему именно кекуры? Ведь подобную форму скалы могли получить в результате эрозии и на суше, вдали от морского побережья? — заметил Дима Вознесенский.
— Безусловно, но косвенные признаки морского происхождения хотя бы какой-то части из них являются достаточно убедительными. Например, висячие долины на одинаковой с ними высоте на полуострове Кони без следов ледниковых отложений. Следовательно, долины этих речек оказались относительно быстро поднятыми вместе с поднятием массива полуострова. Широкая и протяженная равнина расположена примерно на той же высоте от восточного берега Тауйской губы до долины реки Ямы. Вполне возможно, что здесь был морской пролив. Никаких характерных признаков речного или ледникового происхождения в ее пределах не обнаружено. Наконец, обширная, почти плоская, со слабым наклоном равнина очень похожа на пологое дно шельфа и ограничена обрывистыми берегами моря, долиной реки Олы и нагорьем, отделяющим ее от долины реки Дукчи. Возможно, что скалистый останец на ее поверхности, названный Дмитрием Казанли «Сахарной головкой», тоже древний морской островок. Определяя там астропункт, Казанли нашел морские раковины. Впрочем, возможно, что они занесены туда позднее чайками.
Наиболее убедительным доводом в пользу морского происхождения этого рельефа, — продолжал я, видя повышенный интерес окружающих, — служит осадочная толща, слагающая современный перешеек между бухтами Нагаева и Гертнера и долинами Магаданки и Дукчи. Более полный естественный разрез осадочной толщи можно проследить в береговом обрыве, вон там, правее поселка, от середины берега до долины речки Марчекан.
— А разве не могут слои со слабоотсортированным материалом близ Марчекана быть все же ледниковыми отложениями? — спросила Рабинович.
Еще перед отъездом на Колыму в 1928 году я тщательно проштудировал довольно обширную литературу по геоморфологии и физической географии. Внимательно изучал особенности морских и ледниковых отложений, их отличительные признаки. Продолжал заниматься этими вопросами и зимой 1929 года на Среднекане. Изучал морские отложения в натуре при исследовании побережья Тауйской губы, бухты Нагаева, Гертнера летом 1928 года, а ледниковые отложения в долине реки Талой — летом 1929 года и потому уверенно заключил:
— Я склоняюсь в пользу отложений внутри спокойного пролива или глубоко врезанного в материк залива.
— Но почему? — продолжал интересоваться Новиков.
— Конечно, мои доводы требуют проверки детальными исследованиями. Но они зиждятся еще и на том, что нигде в пределах бухты Нагаева и Гертнера, как и на побережье Тауйской губы, не было обнаружено типичных и достоверных ледниковых отложений: ни ледниковых цирков, ни конечных и боковых морен, ни «бараньих лбов», ни шрамов и борозд. С очень ярко выраженными и разнообразными свидетельствами оледенения мы встретились севернее, только за Охотскo-Колымским водоразделом — в долине реки Талой. Тот район мог бы служить хорошим полигоном для практики. Здесь же, в береговом обрыве близ долины Марчекана, где обнажен участок нижней части осадочной толщи вперемешку с неокатанными каменными глыбами и хорошо окатанными крупными и средними валунами и песком, — не обнаружено ни одного валуна с бороздами и шрамами, характерными для ледниковых отложений. Отложения у Марчекана подобны типичным морским осадкам в зоне прибоев и скалистых берегов.
Мои слушатели молчали: то ли их удовлетворило объяснение, то ли они раздумывали в сомнении.
— Мне представляется, что сначала уровень моря был значительно выше, — продолжал я, вдохновленный вниманием. — Затем происходило его поэтапное опускание или поднятие земной коры. Лучшим уровнем наиболее высокого стояния прошлого моря, по-моему, и являются вершины гребней с кекурами, как и высота шельфоподобных равнин. Кстати, и на левой стороне Марчеканской долины равнина со слабым наклоном и скалистым останцем на ее поверхности — тоже, возможно, склон шельфа. Ведь похоже? — спросил я, когда все повернулись туда.
— Какое-то внешнее сходство, конечно, есть, — почти одновременно отозвались Вознесенский и
