По Руси что ветер засвистал, Освещал свой путь двойной луною, Пасолнцы на небе засвечал. Шестернею в полночь над Москвою Мчал, бичом по маковкам хлестал. Вихрь-витной, гулял я в ратном поле, На московском венчанный престоле Древним Мономаховым венцом, С белой панной — с лебедью — с Мариной Я — живой и мертвый, но единый — Обручался заклятым кольцом. Но Москва дыхнула дыхом злобным — Мертвый я лежал на месте Лобном В черной маске, с дудкою в руке, А вокруг — вблизи и вдалеке — Огоньки болотные горели, Бубны били, плакали сопели, Песни пели бесы на реке… Не видала Русь такого сраму! А когда свезли меня на яму И свалили в смрадную дыру — Из могилы тело выходило И лежало цело на юру. И река от трупа отливала, И земля меня не принимала. На куски разрезали, сожгли, Пепл собрали, пушку зарядили, С четырех застав Москвы палили На четыре стороны земли. Тут тогда меня уж стало много: Я пошел из Польши, из Литвы, Из Путивля, Астрахани, Пскова, Из Оскола, Ливен, из Москвы… Понапрасну в обличенье вора Царь Василий, не стыдясь позора, Детский труп из Углича опять Вез в Москву — народу показать, Чтобы я на Царском на призоре Почивал в Архангельском соборе, Да сидела у могилы мать. А Марина в Тушино бежала И меня живого обнимала, И, собрав неслыханную рать, Подступал я вновь к Москве со славой… А потом лежал в снегу — безглавый — В городе Калуге над Окой, Умерщвлен татарами и жмудью… А Марина с обнаженной грудью, Факелы подняв над головой, Рыскала над мерзлою рекой И, кружась по-над Москвою, в гневе Воскрешала новых мертвецов, А меня живым несла во чреве… И пошли на нас со всех концов, И неслись мы парой сизых чаек Вдоль по Волге, Каспию — на Яик, — Тут и взяли царские стрелки Лебеденка с Лебедью в силки. Вся Москва собралась, что к обедне, Как младенца — шел мне третий год — Да казнили казнию последней Около Серпуховских ворот. Так, смущая Русь судьбою дивной, Четверть века — мертвый, неизбывный — Правил я лихой годиной бед. И опять приду — чрез триста лет. Все эти стихи были написаны в последние месяцы 1917 года. Между тем волна всеобщего развала достигла Крыма и сразу приняла кровавые формы. Началось разложение Черноморского флота. Когда я в первый раз при большевиках подъезжал из Коктебеля к Феодосии, под самым городом меня встретил мальчишка, посмотрел на меня, свистнул и радостно сообщил: «А сегодня буржуев резать будут!» Это меня настолько заинтересовало, что, приехав на два дня, я остался в городе полтора месяца. Феодосия представляла в эти дни единственное зрелище: сюда опоражнивалась Трапезундская армия, сюда со всех берегов Черноморья стремились транспорты с войсками и беженцами как в единственный открытый
