вспоминая еще что-то, что, казалось, было им пропущено. Затем он прервал молчание:
– Видать, мы чего-то не заметили, Петька. А немцы, шайтаны, пусть их Аллах покарает, решили подловить себе рыбки в мутной водице.
– Значит, от Фильки узнали они, что отец бежал из Новгорода и ненавидит царя-душегуба. И что ж теперь нам делать? – Петькин голос срывался от волнения и страха. Он с трудом сдерживал слезы, стыдясь показать эту свою слабость перед Гарданом. Тот никогда не опустился бы до такого. Не размазня. Одним словом – воин.
– Я так думаю, Петька, что надо поговорить с твоим отцом. Мы тоже имеем право знать его беды и в горе его должны мыслить сообща. Пошли к нему, авось не прогонит. Не бойся, Петька. Не слопает же он нас. Да за одного моего коня он должен меня уважить и выслушать. Пошли!
Они направились к лавке и чем ближе к ней подходили, тем медленнее были их шаги. Перед дверью они потоптались в нерешительности, потом Гардан с силой толкнул тяжелую створку, и они вошли в лавку. Ставень был открыт, в лавке было светло, развешанный по стенам товар хорошо был виден покупцам. Сафрон торговал мягкой рухлядью и разной мелочью. После Новгорода он сильно поубавил свою торговлю, а теперь и вовсе влачил жалкое существование. Дела его не ладились. Прибыли не было, а убытки все увеличивались, и он хорошо знал причину такого положения.
Сафрон сидел хмурый, осунувшийся и даже не повернул головы, хотя и слышал вошедших ребят. Те топтались в нерешительности и молчали, ожидая, когда на них обратит внимание хозяин.
– Чего пришли, ребята? – тихим голосом спросил Сафрон. Петьку поразил тон, каким были произнесены эти слова. В них чувствовалась покорность судьбе и безысходность. – А раз пришли, то говорите с чем. Не тяните, а то покупец явится, не до разговора будет.
После минутного колебания Гардан осмелел и молвил:
– Хозяин, мы пришли… Мы почти все знаем про твои дела…
– Это какие такие дела? – сразу же насторожился Сафрон. – А ну-ка говорите.
– Да с немцами-то ливонскими, хозяин… Чего требуют они от тебя, знаем, хозяин. Может, чем помочь сможем, а?
– Хм. Вишь ты что. И откуда же вы это узнали? Вот сорванцы! Уши надрать бы вам, да охоты нет. Так что там вы узнали, выкладывайте, да поживей! – голос Сафрона окреп, но строгость была напускной.
– Да что немцы тебе, тятя, грозят и требуют от тебя каких-то вестей из подворья воеводского.
Сафрон долго молчал, сопел, ерзал на скамье, потом повернулся и глянул на ребят из-под нависших бровей. Петька попятился назад, не смея глянуть отцу в очи. Гардан стоял, переминаясь с ноги на ногу. Сафрон оглядывал ребят долго, пристально и наконец молвил:
– Ну что ж. Вы ребята уже взрослые, и негоже мне вас за мальцов держать. Да и дела мои вы знаете и помогаете немало. Вот и коня Гарданка отдал мне на поправку дел моих, а для этого, уж я-то знаю, немало раздумий и решимости потребовалось. Спаси тебя Бог, Гарданка, за твою жертву, однако не помогло это мне. Ничего не помогает. Злодеи-немцы почуяли приманку, вцепились мертвой хваткой ядовитыми зубами. Не отпускают. Тебя, Петька, грозятся прибрать к рукам, чтобы я из страха за сына им служил, а как мне такое пережить после всего, что я потерял за этот год, даже полгода?
Сафрон замолчал, как бы передыхая после такой длинной тирады. Ребята с сочувствием глядели на него, понимая, как тяжело ему говорить с ними. Они молчали, ожидая продолжения рассказа, не смея нарушить воцарившееся молчание. А Сафрон погрузился в свои невеселые размышления и как бы забыл о ребятах. Однако скоро встрепенулся, поднял опущенную голову:
– Так что вы правильно все уразумели, ребята. Толкают меня немцы на предательство и на подлость. Я ужом верчусь, пытаясь оттянуть то роковое время, но, видать, не совладать мне с ними. Уж больно въедливы и привязчивы немцы. Не отпустят. И что делать, не могу решить. Не враг же я своему народу.
– Хозяин, так ведь как же не враг, коли город твой и живот твой он, царь-то московский, порушил? – Гардан вскинул голову, надеясь придать этим уверенность и вес своим словам.
– Так то царь, Гарданка. А народ-то при чем? Негоже мне его предавать. Бог того не простит, да и я сам не прощу себе такого позора на свою голову. – Он замолчал, потом продолжил уже деловым тоном:
– Тебе, Петька, надо завтра же скрыться куда-нибудь в деревню, и подальше, будто послан по делам, рухлядь собирать в отдаленных весях. Авось пронесет, а то риск уж очень большой оставаться тут. Понял меня?
Петька молча кивнул и посмотрел вопросительно на Гардана.
– Вот и ладно, хозяин. И мне пора до своих податься, хоть коня у меня и нет. Да мне не привыкать коней уводить. Достану.
– Что ж, Гарданка, – ответил Сафрон. – Не смею перечить. Ты волен выбирать свой путь. Здесь тебе и впрямь делать нечего. На дорогу я уж выделю тебе малость деньжат на первое время. А в Новгороде подскажу людей, которые не откажут тебе в помощи, хотя, по слухам, там голод, мор и полное разорение. Однако другого предложить тебе не могу.
– И на том спасибо, хозяин, но мне ничего не надо. Оружие при мне. На худой конец я к воеводе обращусь, авось в беде не оставит. Царев ведь ратник я.
– Я бы не советовал. Там разбираться не будут. В железа закуют да на дыбу вздернут.
– Ладно, отец, – согласился Гардан, растроганно моргая глазами. – По твоему совету и поступлю. Аллах не оставит своего раба в беде. Все же надо к своим вертаться. А от судьбы не уйти никому. Все свершается по воле Аллаха. Аллах акбар! – воскликнул Гардан и простер руки к небу.
После обеда, который прошел в молчании, Сафрон не успел прилечь на лавку отдохнуть, как в ворота застучали, и ему пришлось идти открывать.
На пороге стоял немчин, с которым на сегодня была назначена встреча. Это был старый знакомый Сафрона, с которым он вел дела много лет. Тот с радостной улыбкой протянул руки, приветствуя товарища по делам.
– О, Сафрон! Гутен таг, камрад! Я прибыл, как договор. Будем обсуждай наши дела. Я не обманул!
– Здрав будь, герр Миттенхаузен. – Сафрон не выказывал радости по поводу прихода товарища по торговле. Было не до него, но заключали ведь уговор, а он дороже любых денег.
– Проходи, любезный Фриц, проходи, гостем будешь.
– Нет гость, Сафрон. Камрад, друг. Дело делать, не гость.
Они прошли в маленькую горницу, окна которой были закрыты ставнями, создающими полумрак. Сафрон крикнул Петьке, чтоб открыл ставни, а сам достал и поставил на стол штоф с медом, специально хранимый для таких случаев. Сказал, указывая рукой на лавку:
– Пригубим малость для сугрева нашей беседы, герр Миттенхаузен.
– Данке, Сафрон. Ты мой хорош друг, хорош купец. Прозит! – и он поднял чарку.
Уже через полчаса гость ушел, а Сафрон кликнул Петьку. Тот явился с хмурым и печальным лицом.
– Звал, тятя?
– Садись, сынок. Приходил мой давний и постоянный друг Миттенхаузен. Просил, чтобы ты приехал в Нарву за образцами товара. Это недолго. К вечеру и вернешься. Он придет к пристани и будет ожидать тебя в лодке. Поезжай и возвращайся побыстрей. А то я буду волноваться.
– Прямо сейчас отправляться, тятя?
– Немного погодя. Миттенхаузен пошел еще по своим делам, но скоро их закончит, а через полчаса и ты пойдешь на пристань. Вернешься с его человеком еще до захода. А завтра поедешь подальше отсюда, – напомнил отец, и Петька неприятно поморщился от этих слов.
Его сильно огорчил приказ отца уехать, но больше всего беспокоило решение Гардана отправиться домой. Он сильно привязался к татарину. Ребята последнее время постоянно были вместе. Гардан обучал Петьку сабельному бою, стрельбе из пистолета и сетовал на то, что у него нет лука, а то бы он показал, как может поражать цель из этого древнего оружия. Петька вспоминал все это и только сейчас окончательно почувствовал, как близко он сошелся с Гарданом и как тяжело теперь ему расставаться с ним. Он вспомнил своего друга Фомку, с которым расстался так неожиданно, не попрощавшись даже. Но в пылу бурных событий это прошло мимо него как-то не очень заметно. А вот теперь расставание с другом повергло его в такое уныние, что подорвало все силы. Он был растерян, убит горем и ничего не воспринимал четко, кроме того, что уже завтра он останется один на всем белом свете и не с кем будет ему поделиться своими мыслями и желаниями.
