Тут я заметил, что Марк преспокойно долопал свой шницель и принялся за мой. Я подивился, как столько пищи вмещается в общем-то не толстого коллегу, но мне опять помешали прекратить это безобразие.
— Всемирная Империя? — переспросил один из друзей Якоба. — Мне больше по душе Всемирная Республика.
— Всемирная Республика? — я посмотрел на него, как на ребенка. — Всемирная Республика — это власть большинства. А, как говорил Сократ, «большинство не способно ни на великое добро, ни на великое зло, а творит, что попало». Неужели вам не надоели пустышки президенты и болтуны парламентарии? Вы привыкли жить, не замечая власти, и считаете себя счастливыми, если она вам не мешает. «Никакой правитель — не худший вариант», — считаете вы. И вы уже забыли, что власть — это возможность улучшить мир. А если она достается достойному, единственному достойному в этом мире, возможность превращается в реальность. Так что не бойтесь прихода того, кого веками ждали наши предки. Это не беда — это благословение! Мы живем в счастливое время — самое счастливое. Война — только эпизод, одна темная точка в океане света. Она скоро кончится, потому что ни одно сердце не в силах сопротивляться величию Славы Божьей. И кто принял Его — не умрет вовек. И убитые воскреснут — я сам видел воскресения. Что ваши виноградники! Мы все будем возделывать один виноградник — виноградник Господа, который есть Мир!
Мне трудно говорить на публике, куда легче было вещать в «Георгии и драконе» для одного Якоба. Но я нашел в толпе вдохновенное лицо и стал ориентироваться на него. Молодое лицо. Наверное, один из друзей Якоба.
— Я читал Кира Глориса, — сказал молодой человек. — Очень хорошо. Как откровение. Это правда Эммануил?
Я таинственно улыбнулся.
— Кто бы он ни был — книга лишь бледное отражение его самого. Она вас впечатлила? Умножьте это на тысячу, и вы увидите только бледную тень Господа.
Все замолчали. Я взглянул на Марка. Он допивал мое вино, причем перед ним стояли еще два пустых бокала. Когда он успел, ума не приложу.
— А что ваш друг молчит? — раздался голос какого-то неисправимого скептика. — Что он знает об Эммануиле?
— Я умру за него! — проговорил Марк чуть заплетающимся языком и оглядел зал горящими глазами. И кажется, это произвело большее впечатление, чем все мои разглагольствования.
На обратном пути до электрички мне пришлось чуть ли не тащить Марка на себе. Это при том, что я все-таки несколько субтильнее. А он, сволочь, все порывался запеть и взмахнуть рукой, как актер на сцене. Я вздохнул с облегчением, только когда наконец усадил Марка на красный бархат (или что-то в этом роде) мягких сидений шнельбана.
Когда на Зюйдбанхофе мы вышли из электрички, к нам сразу подвалили штук пять боевиков и потребовали документы. Если бы Марк был в рабочем состоянии, я бы послал их весьма далеко, даже не задумавшись. Но Марк был нефункционален, и я счел за лучшее подчиниться. Эти самые долго изучали наши паспорта, сверяя тамошние фото с нашими физиономиями, и наконец приказали следовать за ними.
— Это почему? — возмутился я. — У нас все в порядке!
— Ваш друг пьян!
— Ну и что? С каких это пор Вена стала городом трезвенников?
— Ну и что? — вяло повторил Марк и с вызовом взглянул на боевиков мутными глазами.
— С тех пор как к власти пришел Всеавстрийский Католический Союз, — спокойно пояснили мне, проигнорировав вопрос Марка. — Пошли!
И я покорно поплелся за боевиками, надеясь, что надолго это не затянется. А Марка так вовсе подхватили под руки. Нас довели до полицейского участка и там, вместо того чтобы отпустить, погрузили в машину и привезли — куда бы вы думали? Правильно. Тьфу, черт! С тех пор как я услышал о новом пророке, я только и делал, что сидел в тюрьме!
На следующее утро Марк протрезвел и сосредоточенно курил в форточку, стоя на кровати у окна. Впрочем, это не спасало. Все равно табаком воняло на всю камеру. Вот напасть, оказаться в одной камере с курильщиком!
— Если бы не твое пьянство!.. — начал упрекать я.
— Ха! Ты что, действительно думаешь, что они отлавливают тех, кто навеселе, и развозят их по тюрьмам? Ерунда! Да эти ребята закладывают побольше моего.
— Так в чем же дело?
— Ты что, еще не понял? — он зло стряхнул пепел прямо на одеяло. — Нас ждали. Именно нас. Нас кто-то выдал.
— Ну и кто?
— Да хотя бы твой любимый Якоб. Или его дружки. Или папочка. Или дружки папочки, — он пожал плечами и отвернулся к окну.
Я вздохнул.
ГЛАВА 7
На следующее утро нас разбудили ни свет ни заря, вытолкали из камеры и куда-то повели. В результате мы оказались в большой комнате с зарешеченным окном. Я взглянул на людей, сидевших перед нами за длинным широким столом, и сразу все понял.
— Инквизиция, — шепнул я Марку.
Он усмехнулся:
— А ты говорил «пьянство»!
Председательствующий, полный лысоватый человек в белой сутане, подпоясанной вервием, положил перед собой какую-то несерьезную бумажку, наполовину исписанную шариковой ручкой, и начал читать:
— Ты, Питер Болотоф, и ты, Марк Шевтсоф, обвиняетесь в ереси и пособничестве врагу католической церкви, гнусному еретику, именующему себя Эммануилом Первым и Господом. Мы объявляем вам, что сегодня на площади Святого Штефана состоится святое аутодафе и вы будете переданы светским властям для наказания.
— Но мы российские граждане! — воскликнул я. — Вы не имеете права! У нас дипломатические паспорта!
— Дипломатические паспорта, выданные Эммануилом? — усмехнулся инквизитор. — Его изображение сгорит сегодня еще раньше вас.
— Но где следствие? — не унимался я. — Где суд? Так не делают! — я посмотрел на Марка, ища поддержки. Он был спокоен, как десять танков.
— Следствие излишне, — жестко прервал лысоватый. — Для приспешников Эммануила один приговор — смерть, и мы не собираемся откладывать его исполнение. Вы хотите исповедоваться перед казнью? Это облегчит вашу участь. Костер будет заменен удушением.
— Костер?!
— Не думаю, что светские власти будут столь милосердны, что прислушаются к нашей просьбе поступить с вами возможно более кротко, — усмехнулся инквизитор. — Но вряд ли они решатся на пролитие крови. Так вы собираетесь исповедоваться?
Я смешался. Уж больно не хотелось исповедоваться этим гадам. Но костер! О Боже!
— Мы не будем исповедоваться ни одному священнику, не признающему Эммануила нашим Господом, — раздался ровный голос Марка. — Только Господь достоин