— Мы все умрем, — прошептал я.
Господь не услышал.
— Приблизительно через полтора часа разбиваем лагерь под Маконом, — распорядился он.
Откуда он знал, что нам хватит времени?!
Времени хватило. Мы поставили палатки, и Эммануил созвал нас всех к себе.
— Иоанн, принеси мне Копье!
То самое, которое было в Вене, с крестами и голубиными крыльями. Иван держал его горизонтально, двумя руками, преклонив колени как оруженосец.
Эммануил взял копье и повернул острием вверх.
— Встань!
Господь наклонился, помог Ивану встать, обнял за плечи.
Бомбардировки не было, хотя время ультиматума давно истекло. Филипп включил карманный радиоприемник.
«В девятнадцать тридцать принято решение о бомбардировке лагеря оккупантов. Ровно в двадцать часов состоится запуск ракет», — сообщил диктор.
Я взглянул на часы. Девятнадцать тридцать семь.
— Девятнадцать сорок две, — сказал Филипп.
У него вечно часы убегали на пять минут.
Эммануил стоял в центре палатки и держал копье. Если бы не камуфляж! Не человек — икона на вратах хама, не хватает только белого знамени с крестом. Сияющие глаза, волосы, разбросанные по плечам, лицо, подобное иконописному лику, — я был покорен, я забыл о страхе.
— Зачем я только с тобой связался!
Это Матвей. Сидит, закрыв лицо руками, чуть не рыдает.
— Будь мужчиной, Матвей! Если я с вами — значит, ничего не случится. Или ты не веришь в меня? Иди сюда!
Господь обнял его за плечи,
Начался отсчет. Они не постеснялись передать его по радио. Шоу массового убийства — в прямом эфире.
Марк отодвинул полог палатки и посмотрел на небо. Он один осмелился взглянуть смерти в лицо.
Почти тотчас мы услышали гул. Марк отступил назад и повернулся к нам.
Эммануил шагнул к выходу. На острие копья набухала алая капля. Вытянулась, оторвалась, упала на землю.
И в корень древа Добра и Зла из горла чаши Грааль
На землю падала кровь красна, как вопль Судной Трубы…
Копье кровоточило…
Гул прекратился, но ничего не произошло. Эммануил обернулся к нам.
— Я Господь. Если я не хочу, чтобы произошла ядерная реакция, — она не начнется.
Мы вышли из палатки под вечернее небо в ярком пламени заката. На поля и виноградники уже опускался туман. Неразорвавшиеся бомбы лежали чуть в стороне от палаток, и мы рассмотрели их в вечерних сумерках. Мертвые рыбы, всплывшие на поверхность, они так странно смотрелись под созревшими гроздьями мелкого винного винограда, среди сломанных лоз.
— Эй, ребята, не увлекайтесь! — крикнул нам Господь. — Они все-таки фонят. Мы сворачиваем лагерь.
Войска Европейского Союза стояли километрах в десяти от того места, где был наш лагерь. И здесь почти повторилась немецкая история.
Когда мы подъехали достаточно близко, Эммануил спрыгнул на землю и пошел к войску противника, приказав своей армии оставаться на месте. Только мы, апостолы, получили право сопровождать его. И на нас уставились дула пушек и автоматов.
— Неужели вы будете стрелять в своего Господа? Неужели вы думаете, что ракетами с ядерными боеголовками можно победить того, кто создал этот мир? Ракеты полетят туда, куда захочу я, а не ваши компьютеры, и если я решу, что урану не должно делиться, он не разделится. Посмотрите на ваши ракеты. Они целыми лежат на земле, никому не причиняя вреда.
Опять этот голос, широко разносящийся над долиной. Я подавил в себе желание пасть на колени. Наверное, мы не должны были этого делать.
Вражеское войско становилось все ближе. Мы шли на ряды танков. И, хотя я знал, что с нами ничего не случится, ступал все неувереннее. Наконец, верно, какому-то генералу удалось заставить солдат стрелять. Прозвучал залп, и снаряды полетели в небо, огибая нас. Эммануил поднял голову и посмотрел вверх, где высоко над нами рвались снаряды, и улыбнулся, словно салюту, устроенному в его честь. Осколки упали в долину, далеко от нас, потревожив белое одеяло вечернего тумана, лежащего между холмами, Это была даже не попытка обороняться — всего лишь истеричный крик испуганных людей, бессмысленный и бессильный.
Господь махнул нам рукой, и мы продолжили путь.
— Придите ко мне все труждающиеся и обремененные, и я успокою вас, — произнес он. — Пусть это будет последний выстрел в вашего Господа.
Больше никто не осмелился стрелять. А ночью происходила массовая присяга, такая же, как в Германии, После этого к Господу подошел какой-то офицер и долго разговаривал с ним. Я видел, как в конце беседы он преклонил колени, и Эммануил положил руку ему на голову, потом помог встать и подвел к нам.
— Это Том Фейслесс, американец, генерал, который приказал стрелять. Теперь он будет одним из вас.
На следующий день Матвей был выгнан в Голландию. А мы отправились дальше и пятого сентября были в Лионе, а шестого — в Тулузе. С нами была армия, выросшая, как снежный ком, со времен Австрии, пополняемая в каждом захваченном городе, огромная и многоязычная. Мы ехали по тулузским улицам, мимо домов из розового кирпича, не встречая никакого сопротивления. И это уже стало тенденцией, Люди поняли всю бессмысленность борьбы.
— Марк, ты сможешь найти тот пиренейский замок? — спросил Эммануил, когда мы входили в город.
— Постараюсь.
Утром седьмого сентября три боевых вертолета вылетели с аэродрома Тулузы и направились на юго-восток Пиренеев. Я сидел рядом с Эммануилом, Марк — по другую сторону. Он показывал дорогу.
С погодой не повезло. В долинах лежал туман, и серые облака скрывали вершины. Мы без толку кружили от Фуа до Мон-Луи несколько часов, пока наконец не выглянуло солнце. Марк, который уже было потерял самообладание, несколько приободрился и стал давать четкие указания.
Несколько раз мы ошибались. Романский замок здесь не диковинка. Мы снижались, осматривали подозрительное строение, и Марк отрицательно качал головой.
