Мы выбежали из деревни. Перед нами простиралась пустыня — песок и камни, больше ничего. Не оглядываясь, мы бросились вперед. Только у голых желтых скал, что торчали на горизонте, когда мы выскочили из деревни, мы позволили себе передохнуть, упав на землю. Погони не было, и дальше мы двинулись медленнее.
Было около полудня, и солнце палило беспощадно.
— Слушай, Марк, — устало спросил я. — Как ты думаешь, сколько нас продержали?
— Даже если предположить, что мы долго валялись под кайфом, никак не больше двух недель.
— Ты хочешь сказать, что это апрель? Градусов тридцать.
— Скажи спасибо, что не сорок. Здесь такой климат. Пустыня все-таки.
Мы решили идти на запад, точнее — на северо-запад. Даже если это пустыня Негев, в этом направлении мы должны были выйти к границе или к морю, а море — это поселения. Но не было ни моря, ни дорог, ни поселений.
Ночью стало холодно, чертовски холодно, а нам нечем было разжечь огонь. К тому же Марк в кровь сбил себе ноги.
— Слушай, ты сможешь завтра идти? — спросил его я.
— Идти надо сейчас. По пустыне ходят ночью.
Но надолго его не хватило. Раны на ногах кровоточили, и мы вынуждены были остановиться.
— Может быть, с тобой поделиться ботинками? — произнес я. — Будем носить по очереди.
— У тебя какой размер?
— Сорок второй.
— А у меня сорок пятый. Так что помалкивай.
Уже на следующий день мы в полной мере ощутили прелесть пустыни. У нас не было воды, а жара и не думала спадать.
— Почему ты не захватил воды, Марк? — занудствовал я. — Ты же старый солдат. Ты же знаешь, что такое пустыня.
— Сначала было не во что, а потом некогда, — мрачно ответил он.
Третий день подарил нам новое развлечение. Кажется, это называется хамсин. Стало еще жарче. Поднялись пыль и песок, повисшие в воздухе густым туманом. Стало трудно дышать. Солнце превратилось в четкий стальной диск, но, вот странно, это нисколько не сказалось на интенсивности его излучения.
— Марк! Ну ладно дороги, города. Но куда делась граница? Я просто мечтаю об этих двух рядах колючей проволоки с минами посередине!
Марк только простонал в ответ. Он уже не мог идти. Рана на его ноге открылась и кровоточила. Это в дополнение к изуродованным ступням! Последние несколько часов я практически тащил его на себе, и мы двигались все медленнее. От жажды и палящего солнца у меня кружилась голова. Но Марк сдал все-таки раньше. К вечеру он уже не мог передвигаться, даже опираясь мне на плечи. Некоторое время я пытался нести его на руках, но он, сволочь, весил никак не меньше восьмидесяти килограммов, и к наступлению ночи я опустил его на землю, сам без сил упал рядом на песок и не смог подняться.
Нас освещала огромная кособокая луна, заметали пыль и песок. Прохладный песок. Могила для живых. Язык двигался во рту как наждак, и нечем было смочить потрескавшиеся губы. Я зарылся лицом в песок.
Не знаю, сколько я пролежал так без движения. Вдруг сквозь полусон-полубред я услышал приглушенные голоса:
— У них Знаки, Map Афрем. Может быть, лучше оставить их здесь?
— Нет. Тогда они точно погибнут.
— Они уже погибли.
— Не говори так. Ты отнимаешь у меня надежду. Ты, конечно, много достойнее меня, и потому тебе нечего страшиться. Мне же, человеку грешному, нерадивому и немощному совестью, не след считать этих несчастных хуже себя.
— Но, Map Афрем!
— Что, Михей?
— Они — апостолы Сатаны!
— Я вижу. Но только если мы спасем тела, у нас появится надежда спасти души. Никак иначе. Душе надо где-то жить. Так что давай сюда флягу.
Чьи-то руки осторожно повернули меня, и я почувствовал влагу на губах, а потом сделал глоток. Не помню, что случилось дальше, наверное, я просто заснул или потерял сознание.
Я очнулся в небольшой комнате с белыми каменными степами и вырубленным в камне высоким полукруглым окном. Окно было открыто, и в комнату вливались воздух и свет. Наверное, было уже поздно — часов десять-одиннадцать. Я огляделся вокруг. Меня окружала весьма аскетическая обстановка: небольшой стол, жесткий деревянный стул, пюпитр и полка с несколькими книгами. В углу — иконы византийского письма.
Я сел на кровати. Марка в комнате не обнаружилось, я был один.
Раздался стук в дверь, и, не дожидаясь ответа, на пороге появился щуплый молодой человек в монашеской рясе. Он держал в руках поднос.
— Как вы себя чувствуете? — по-русски осведомился он, и я дико обрадовался.
— Вы русский?
— Нет, я еврей.
«Ну хоть не араб», — зло подумал я и начал бесцеремонно рассматривать посетителя. Он был смугл, сероглаз и остронос. Про такие носы обычно говорят: «Сыр можно резать». Монах выдержал мой взгляд с истинно христианским смирением и поставил поднос на стол.
— Это вам. Правда, сейчас Великий пост, и мы не ждали гостей. Так что простите нам скудость трапезы. У нас очень строгий устав.
На подносе были финики, инжир, немного сушеной рыбы, хлеб и вода. Действительно, не слишком роскошно, но я сейчас готов был сожрать хоть веник из полыни.
— Здесь что, монастырь? — спросил я, запихивая в рот ломоть хлеба.
— Да. Монастырь святого Паисия на Синае.
— Что? На Синае?
Монах кивнул.
— Теперь понятно, куда делась граница…
Он вопросительно посмотрел на меня.
— Мы бежали из плена с моим другом и, похоже, выбрали не совсем правильное направление… Кстати, где Марк?
— С вашим другом все в порядке. Он жив. Но у него
