медленно наплывала лиловая грозовая туча, предостерегающе посверкивая еще беззвучными молниями. На табличке красовалась надпись: «Здесь танцуют!» Я улыбнулся.
— Извините!
Он выпрямился и оглянулся. На вид ему можно было дать лет тридцать, может быть, чуть меньше. Строен, широкоплеч и дико обаятелен. Иконописное тонкое лицо. Лик, черт побери! Пышные каштановые волосы, собранные в хвост. И большие серые глаза. Их взгляд сначала показался мне несколько холодноватым, но он улыбнулся, и это ощущение сразу пропало. Джинсы его при ближайшем рассмотрении оказались изрядно потертыми, зато рубашка щегольски расстегнута на груди.
— Я пришел поблагодарить вас. Вы и меня освободили в числе прочих. Я…
— Петр Болотов, — прервал он. — Я помню. — И мне почему-то стало ужасно приятно от того, что он помнит. — Вы, кажется, программист?
— Скорее наладчик. Глюки ловлю в программах, если вы понимаете, что это такое. — Я почему-то был неуклюж и косноязычен.
— Понимаю, — сказал он, отложил молоток и гвозди и взял меня за руку. — Мы с вами займемся иного рода ловлей. Я благословляю вас, — и он коснулся кончиками пальцев моего лба. Почему-то меня это даже не удивило. Просто мне было хорошо. Очень.
— Пойдемте, Петр, — сказал он и направился к толпе.
— Но как мне к вам обращаться?
Он оглянулся и снова улыбнулся.
— У меня очень длинное имя. Неважно! Друзья называют меня «равви», — и он снова отвернулся и решительно зашагал прочь.
Я поплелся за ним следом. Черт! Черт! Черт! Никогда не был ничьей собачонкой! Но ноги сами несли меня. Я заставил себя остановиться.
Над толпой возвышался лозунг: «Смерть бессмертным!» Равви направился к нему и стал что-то ласково, но настойчиво объяснять демонстрантам. Я сам не заметил, как оказался рядом с ним,
— Бессмертие дается за святость. Вы сами не понимаете, что написали. «Смерть бессмертным!» — это значит смерть лучшим из людей. Я пришел не затем, чтобы лишить бессмертия святых, а чтобы дать его всем. Сверните немедленно!
— Но бессмертные служат инквизиции, — возразил кто- то.
— Люди часто заблуждаются. Но ошибка — еще не преступление. Я хочу дать им шанс раскаяться. Сворачивайте!
И лозунг свернули.
— Теперь куда, равви? — спросил Филипп. — В Кремль?
— Нет. Пока меня больше интересует Останкино. Филипп, ты останешься здесь. Петр пойдет со мной.
Он даже не интересовался моим мнением. Он просто информировал.
— Как, вы пойдете один? — воскликнул Филипп.
— Я не собираюсь брать Останкино штурмом. Пойдем, Петр!
И я пошел за ним.
На проходной телецентра нас никто даже не пытался задержать. Он улыбнулся охранникам как своим, и они, кажется, ничуть не удивились.
— Начнем с программы «Новости дня». Это шестой этаж.
Он толкнул дверь, и мы вошли в кабинет редактора. Тот встал и удивленно посмотрел на нас:
— Кто вы такие?
— Я тот, кто захватил и разрушил Лубянку и упразднил инквизицию. Думаю, что вашим телезрителям будет любопытно меня послушать, — и он без приглашения сел за стол.
— Да, но… Я должен посоветоваться. — Редактор протянул руку к телефонной трубке.
— С остатками упраздненного ведомства? Вот уж с кем вам не стоит сейчас советоваться, так это со святейшей инквизицией. — Равви накрыл руку редактора своей. Тот почему-то не сопротивлялся и вопросительно посмотрел на него.
— Мне хватит пятнадцати минут эфирного времени.
— Завтра в утреннем выпуске.
Равви поморщился:
— Ладно, идет.
Снизу послышались выстрелы. Я удивленно взглянул на Учителя. Но он, похоже, был удивлен не меньше меня.
— Равви, что это?
— Вниз, быстро! Помните, мы договорились! — крикнул он редактору уже на пороге.
У входа в телецентр собралась толпа. В первых рядах ее я сразу заметил тощую долговязую фигуру Филиппа. А у дверей, спиной к нам, стояли полицейские и держали автоматы наперевес. На площадке, разделявшей полицию и толпу, неподвижно лежали несколько человек, растекалась кровь. А откуда-то справа и слева уже слышны были щелчки фотоаппаратов неугомонных папарацци.
Учитель бесцеремонно раздвинул полицейских, и они пропустили его, словно он был бесплотным духом. Через секунду он был возле раненых (или убитых). Один. Под дулами автоматов.
Он опустился на колени перед бледным рыжеволосым юношей в окровавленной рубашке и положил руки ему на грудь. Юноша вздрогнул и застонал. Не знаю, был ли он мертв или только ранен. Было ли это воскрешение? Но толпа застыла, глядя на то, как затягиваются раны и поднимаются те, кого уже не надеялись увидеть среди живых. Только одна шустрая журналистка на шпильках и в мини-юбке прыгала вокруг Учителя и пыталась сунуть ему под нос микрофон. Равви, кажется, вовсе не заметил ее. Он помог всем, переходя от раненого к раненому. Только потом оглядел толпу и раздраженно сказал:
— Ну вызовите же кто-нибудь «Скорую помощь»! Я не собираюсь заменять медицину.
Кто-то побежал исполнять приказание, а Учитель наконец поднялся на ноги. Тут взгляд его упал на Филиппа, который так и не решился сдвинуться с места.
— Я приказал тебе оставаться там, где я тебя оставил. Как ты посмел ослушаться?
— Но, равви… — попытался возразить Филипп, однако осекся и начал медленно опускаться на колени.
Учитель яростно смотрел на него.
— Ладно, встань, — наконец сказал он. — Чтоб это было в первый и последний раз! — и отвернулся. — Кто отдал приказ стрелять? — спросил он у полицейских, словно имел на это право.
Все молчали. Он обвел их медленным взглядом и
